же имелась целая корова.
Он пытался работать.
И даже как-то устроился при новой власти. Но в 1924 году его «выперли» из рабоче-крестьянской инспекции из-за дворянского происхождения. И больше никуда не брали. Из-за чего Любовь Петровна вот уже два года как-то тянула на себе содержание родителей. Ее старшая сестра Нона вышла замуж еще в 1919 году, но и сама жила несладко. Настолько, что особой помощи оказать маме с папой не могла совершенно. Она и сама в ней нуждалась.
Все это удивительным образом переплелось в характере девушки. Хорошее воспитание, трезвость расчетливой мысли, самоконтроль и всецелая фокусировка на материальную обеспеченность. Пусть даже и через жизнь с нелюбимым человеком. Два брака — и оба по расчету. Плюс еще одно такое же сожительство.
Показатель.
Фрунзе же именно такая женщина и требовалась.
Расчетливая, дисциплинированная особа, не подверженная лишним романтическим метаниям. Любовь? Какая к черту любовь? Просто сделка. Взаимовыгодная.
Некоторую пикантность ситуации придавал тот момент, что родители самого Фрунзе происходили из крестьян. Отец молдаванин — Василий Михайлович был из крепостных Херсонской губернии[1], выросший аж до военного фельдшера. Мать русская — Мавра Ефимовна, из крестьян Воронежской губернии.
И тут потомственная дворянка.
Мезальянс. Если в былые годы. Сейчас же — вполне обычное явление. Скорее даже мезальянс, но наоборот. Впрочем, товарищи по партии отреагировали на выбор Михаила Васильевича нейтрально. Во всяком случае если кому-то что-то и не нравилось, то это самому наркому не предъявляли. Даже за его спиной.
Женился и женился.
Происхождение жены не правильное. Но и не криминально. Чай не Романова или Виндзор. Остальное же мало кого волновало. Во всяком случае серьезно. Куда важнее было ее отношение к Советской власти и поступки. Во всяком случае сейчас, в 20-е годы. А дальше… дальше Михаил Васильевич надеялся исправить, и не допустить катастрофы 30-х…
— Как прошел день? — поинтересовалась супруга, обнимая Фрунзе.
— Тяжело. Но плодотворно. — мягко ответил муж, улыбаясь.
— А у нас все готово. Только тебя и ждали.
— Что готово?
В этот момент из комнаты, не выдержав, выбежал его сын. Не усидел. Бросившись к отцу на ручки. Следом выглянула улыбающаяся дочь.
В квартире уже все собрались.
День рождения.
Сам-то он о нем совсем и забыл или скорее забил. Даже с работы пораньше не стал уходить. Однако здесь были все — и мама, и тесть с тещей, и друзья-товарищи, и кое-кто из коллег. Целое столпотворение. И все они пришли его поздравить.
Тесно вышло.
Можно даже сказать, что едва ли не друг у друга на головах. Но никто не был в обиде. Все эти люди привыкли к лишениям и трудностям. Поэтому такие посиделки их не смущали.
— С днем рожденья! С днем рожденья! — закричали гости, когда он переобулся и вошел в залу с детьми на руках.
Сзади его обняла молодая супруга. И он как-то оттаял. Не хотел же праздновать. Но все равно — собрались. Тайком от него. Вон — даже Дзержинский пришел, с которым сегодня по работе пересекались. И молчал же. И не только он…
Фрунзе растаял.
Это было неожиданно и приятно.
Так-то он праздновать не хотел. Работы было слишком много, чтобы отвлекаться на такие торжества. С 1 января 1927 года были утверждены новые уставы, форма, личные звания и знаки отличия, награды и масса новых наставлений, принятых совокупным единым пакетом. И теперь это требовалось внедрить на практике, а не на бумаге.
Так что нарком от усталости иной раз едва не падал.
На местах дела буксовали.
В частях постоянной готовности, понятно, все прошло довольно гладко. А вот дальше… доходило местами до откровенного саботажа.
[1] В селе Захаровка Тираспольского уезда Херсонской губернии. Ныне — это Одесская область.
Глава 2
1927 год, февраль 5, Москва
— Как твое самочувствие? — поинтересовался Фрунзе, входя к Дзержинскому.
— Не дождетесь, — шутливо ответил он, запомнив понравившуюся присказку Михаила Васильевича.
— И это хорошо. — расплылся в улыбке нарком. — Но выглядишь уставшим. Замученным. Мда. Уезжать на юг и бросать дела нам обоим чревато. Надо бы где в ближайшем Подмосковье сделать санаторий. С процедурами, бассейном, массажем и диетическим питанием. Чтобы и здоровье поправлять, и руку на пульсе держать.
— Не будет ли перегибом? — немного нахмурился Феликс Эдмундович.
— Так не только для нас. Что в РККА, что ОГПУ и НКВД хватает людей, что надорвали свое здоровье на работе. И их нужно лечить. Вот — подобрать врачей, процедуры и вперед. Пускай оздоравливаются. Ну и мы заодно.
— Ну если так, то да.
— Я слышал, что в Сиаме или где-то в тех краях есть настоящие мастерицы массажа. Даром что женщины. И не смотри на меня так. Никакого разврата. У них культура массажа очень развита. А это, по сути, мануальная терапия, которая сильно улучшает состояния тела. Особенно при такой как у нас — сидячей работе. К ним бы я еще добавил какой-нибудь спорт легкий. Плаванье регулярное. И так далее.
— Ничего в этом не смыслю, — покачал головой Дзержинский. — Но я поддержу. Дело хорошее…
Дальше они перешли к кадровым вопросам.
К лету 1926 году в ОГПУ числилось чуть больше 1,2 тысячи сотрудников. При этом в центральном аппарате находилось порядка шестой части.
Вот с центрального аппарата Дзержинский чистку и начал.
Ягода все еще сидел в подвале. Менжинский отправился на пенсию по состоянию здоровья и был «сослан» на лечение на Кавказ. Остальные, почти все руководители и начальники этого аппарата также — либо «вышли на пенсию», либо «бежали», либо были прямо арестованы. Равно как и