нее ожидать, она всегда была с придурью.
– Так, теперь посмотрим на молоточек… Легкий экзофтальм с двух сторон…– А теперь ручки…Сухожильные рефлексы рук очень низкие Д меньше С, – а теперь сожми мои пальцы, что есть силы – ну, молодец, молодец, – сила около 4-х баллов, – вот молодец. А теперь другой ручкой…
– Ну, «Олюшка», ты у меня попляшешь, я тебе и папеньку припомню, а уж малышка – это прямое доказательство твоей вины.
– Ну, вот, почти и все, ножки посмотрим и закончим, – рефлексы с ног не вызываются, тонус в ногах резко снижен – не отзываются…Подошва – слабые, но есть. Срочно госпитализировать. Пункцию, развернутый анализ крови, соскоб на дифтерию…
– Ну, вот и все, маленькая, давай я тебя укрою…
Глава 8.
«Колдовство»
Никита Николаевич долго, тщательно и сосредоточено мыл руки, согретой на печке водой. Молчала Опера, поливая воду из кувшина. Наталья Ивановна, затаив дыхание, вжалась спиной в деревянную стенку.
– Документы на девочку есть? – уставшим голосом произнес, наконец, доктор.
– Нет – спокойно ответила Опера, – пункцию делать не дам, она после нее не встанет.
– Она и без пункции не встанет. Я забираю ребенка в свою клинику, и сообщаю, куда следует, – укладывая инструменты, продолжал Никита Николаевич.
– Нет, – все также спокойно отозвалась Опера, прибрав посуду, подошла к кровати, заслоняя собой девочку.
– Ты не поднимешь ее на ноги в этих условиях, здесь нужна срочная госпитализация, возможно операция!
Его подбородок начал постепенно задирался кверху.
– Диагноз ставится на основании тщательного изучения акушерского анамнеза – его голос опять приобрел менторские нотки – течения перинатального периода, – он набрал в легкие дополнительную порцию воздуха, – характером становления статокинетических и психоречевых функций на первом году жизни, – все больше увлекаясь, отчаянно жестикулируя, пытался втолковать «тупым студентам» прописные истины.
– Нет, – резко произнесла Опера, и воздух в избушке начал уплотняться, тяжело задышала Наталья Ивановна возле двери, засопел, надменно поглядывая сверху вниз, Никита Николаевич.
– Так зачем ты меня позвала?!? Ты, ты, вообще, соображаешь, что делаешь? – его голос сорвался на крик – это же подсудное дело!!!! Стоит мне только сделать один звонок, один единственный звоночек и ты знаешь, чем это закончится. Тебе уже не помогут так называемые «друзья», старые пердуны, умирающие один – за – одним в психушке, в психушке, ты слышишь?
Его, что называется «понесло». Застарелые обиды, ревность, подавляемые годами, сейчас выплескивались, и он бичевал объект своих страданий.
– Хорошенький итог, после всепоглощающей страсти – умереть с твоим именем на губах! – его губы брезгливо искривились, – но это их проблемы, они сами приготовили себе конец. Сейчас речь об этом несчастном ребенке. И мой долг сообщить, где, сколько и в каком состоянии находится, неизвестно чей ребенок… Ты украла его у родителей? С тебя станется…
– Это мой ребенок, а позвала тебя… Силы уже не те. Решила подстраховаться.
Опера смотрела в пол, и, «бичевателю» показалось, что битва выиграна, с воодушевлением он продолжил.
– Все скорбишь о своей погибшей? Но это не причина отбирать дитя у матери. Сию минуту говори имя и фамилию родителей. Пора положить конец этому беспределу! – он «хлестал» колдунью радуясь, впрочем, что не приходится смотреть ей в глаза.
– Меня вспомнила? – уже кричал, оскорбленный до глубины души невропатолог – где же твой – Презерман? Дохно? Хлебников? Все покинули тебя, давным-давно предан забвению образ Железной Леди!!!! И тут Никита, телёнок-недотепа вспомнился? Все! Кончилась твоя власть надо мной! Что силы растеряла? Да ты сбрендила, на старости лет!
– Коджа8! – рявкнула Опера, и все в домике вздрогнули – ее брови поползли вверх, морщинисты веки открывались, дряблые складочки, вокруг, когда-то синих глаз разглаживались.
– Вспомнила! Вернее поняла…– и ее изумленный взгляд блуждал подле Никиты, но она смотрела не на него, перед ней мелькали картинки прошлого.
– Ага! Наконец-то, обрела память – ты, ты виновата в смерти этих уважаемых людей. Этих прекрасных, умнейших граждан нашего города, ты опоила их своим зельем, наигралась и выбросила на помойку жизни, за ненадобностью!
И тут вдруг заговорила Опера:
– Презерман… – ее голос, вкрадчивый вначале, постепенно набирал округлость и силу, ласково вибрирующий за грудиной, вдруг стал отдавать металлом – Презерман – нажрался снотворного, будучи душевно болен уже полтора года. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
– Да, мое дежурство, ну и что? – опешил доктор.
– Дохно… – был нетрезв и свалился под поезд. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
Воздух наэлектризовался, и Наталье Ивановне показалось, что в дом вот-вот ударит молния.
– Ты что? Что-что-что? Хочешь сказать, я убил их, подтасовывая свои дежурства? Ты это хочешь сказать? Ха-ха-ха – бред! Чушь! Ты сумасшедшая! Теперь я вижу – ты сумасшедшая! Ты опасна для общества!
– Хлебников… – с невероятным напряжением вспоминала Опера – саркома, я слишком поздно узнала, ничем не могла помочь. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
– Да, я – это роковое стечение обстоятельств, или ты хочешь сказать, что из-за моих прекрасных глаз произошли эти смерти?
– Нет, но только ты имел возможность вложить в карман покойников мое фото, из семейного альбома, тобой, же и сделанное фото – я тогда выходила из ванной, в неглиже…
– Как-как-как – заикался Никита – ты намекаешь…
– Я об-ви-ня-ю! – отчетливо повисло в воздухе, и указующий перст нацелился в глаз растерявшемуся доктору – теперь все стало на свои места: пару слов обезумевшим от горя родственникам, по городу мгновенно поползли слухи…
– Что ты мелешь, ведьма, а кто спасал тебя от толпы? Вот, спасибо! Вот она, благодарность! Хорошо, что папенька не дожил до такого позора! Спа-а-а-а-сибочки, – пропел он, отвешивая шутовской поклон.
Разогнуться Никита уже не смог. Внезапный страшный кашель стал рвать его горло. «Подавился собственным ядом», – опять не к месту подумала Наталья Ивановна и глянула на Оперу.
Старая женщина стояла каменным идолом, ни кровинки в лице, и только синенькая жилка на виске со старческими пятнами тяжело пульсировала, показывая тем самым, что это живой человек. Словно трещины на земле в жестокую засуху, бороздили когда-то красивое лицо. Казалось, она смотрела вовнутрь себя, что она там хотела разглядеть? Былое время? Лица знакомых, перечисленных доктором…
Кашель тем временем у Никиты не прекращался, наоборот, перешел в какой-то хриплый лай. Доктор, слепой рукой нашаривал табурет, что бы присесть. Из глаз потекли слезы, но он не замечал их, он задыхался, казалось, вместо воздуха к нему в легкие попадал удушливый дым.
Наталья Ивановна не колебалась, выбирая кому помочь – старухе, которая пребывала в трансе – это было ясно, или умирающему во второй раз за сегодня доктору.
Усадив его на табурет, слабого, податливого, она схватила кувшин с теплой водой и попыталась его напоить, не тут-то было, на вдохе, капельки воды, попали в дыхательные пути, и Никита Николаевич, захрипев, начал валиться на пол. Глаза его вывалились из орбит, на шее