Читать интересную книгу Дыхание Луны - Виктор Пикар

– И что, у него не было больше желаний?

– Почему, были, конечно. Заработать денег, чтобы переспать с проституткой. Потому он и устроился к Горану. Еще он был фанатом мадридского «Реала» и мечтал посетить финал Лиги чемпионов с участием любимого клуба.

Следователь смотрит на меня весьма сочувственно.

– А дальше?

– Дальше случилось вот что. Горан был двоюродным братом Златана. Прямо в аэропорту его одолели муки совести. Шутка ли – так разгневаться, что задушить собственными руками родственника! Он маялся, не находил себе места – и мы с Дамиром мучались вместе с ним. Он вспоминал, как они вместе с братом ловили рыбу, вместе в детстве строили шалаши из еловых веток, жарили черный хлеб на костре. Кроме того, у него перед глазами, а значит – и у нас всех, стояли образы сотен ни в чем не повинных девушек, обреченных с его помощью на немыслимые страдания. Его, Златана, желания, его страдания, были самыми сильными на тот момент. Маша была в каком-то тупом беспамятстве, бедная девочка, а Дамир – в диком изумлении от того, что с ним происходило. В дьюти-фри мы купили пару бутылок хорошего армянского коньяка, и быстро пили их в зоне ожидания посадки, не стесняясь укоризненных взглядов, не закусывая, из горла. Златан сказал нам:

– Хочу покаяться, изменить свою жизнь.

Мы с Дамиром знали об этом и без его слов, и единственным нашим желанием было сделать это вместе с ним как можно скорее. Но как? Златан знал, как, у него имелся план на этот счет, покаяние было для него связано с человеком в черной рясе, священником, которому он мог поведать о своей жизни, раскрыться, исповедаться – так это делали его родители. Таких из Афин в Тель-Авив летает много, он приметил одного рыжего иеромонаха, бородатого, конечно, пузатого, с носом-картошкой и наивными голубыми глазами, в потрепанном одеянии и стоптанных башмаках, скорее всего, русского. Когда тот направился в туалет, Златан взял у меня Объединитель и проследовал вслед за ним. Скорее всего, он вырвал розетку из стены в том месте, где бреются перед зеркалом над умывальниками, и воспользовался ее проводами – иначе непонятно, где он взял электрический разряд? Фактом является то, что, сидя в зоне ожидания вылета и допивая превосходный армянский коньяк, мы с Дамиром почувствовали, что нас стало больше – желания священника взошли над нами, как сверхновая звезда, и стали нашими, близкими, родными.

Мой следователь вздыхает и, щурясь на лампочку, декламирует:

– Так долго вместе прожили, что вновьвторое января пришлось на вторник,что удивленно поднятая бровь,как со стекла автомобиля – дворник,с лица сгоняла смутную печаль…

Я устал сидеть на стуле, встаю и подхожу к окну. Там, за окном – решетки, маленький дворик, кирпичный забор с колючей проволокой, высохшее дерево, середина дня. Мой следователь не возражает, что я смотрю на волю – впрочем, он понимает: глядеть-то не на что.

Знал бы он, что будет с ним дальше, через несколько часов…

А пока он задает все тот же вопрос:

– Ну, а дальше-то что?

Костромской

– Прежде всего нужно рассказать о том, кто такой был этот священник. Его звали Никандр, архимандрит, русский, из Костромской губернии, примерно пятидесяти лет, он был настоятель полуразрушенного мужского монастыря. С некоторых пор он старался все время молиться Богу, чтобы стяжать духа святого, но Бог не спешил отвечать Никандру. Более того, все чаще и чаще тот замечал, что сама молитва не очень-то ладится – отвлекают посторонние мысли, мирские заботы, дьявольские прилоги. И чем больше он молился, усердно и добросовестно – тем больше не ладилось. Большую часть времени он колесил по миру в поисках спонсоров для своего забытого монастыря, полуразрушенного, промерзшего зимой, сумрачного летом. Монахи же, не дожидаясь его, запирались в келиях и пили горькую, которую гнали вместе с деревенскими. Такое отношение монастырской братии расстраивало его не меньше, чем молчание Бога. Еще у него была одышка, его постоянно мучила дыхательная аллергия на бытовую пыль и время от времени донимали острые боли в спине. Кстати, наш рейс перенесли на час. Это время мы посвятили Дамиру и его желаниям.

Следователь улыбается.

– Так как же раскаяние Златана?

– Оно случилось автоматически, когда мы соединились в одно. Никандр, разумеется, тут же отпустил Златану все грехи – для этого не нужно было никаких слов, все было ясно, и тот успокоился и затих на некоторое время.

– Почему вы занялись именно Дамиром?

Виртуальный

– Все очень просто. Мы теперь были одним телом и потому занимались тем, что в нем, в теле, болит более всего. Если у вас болит зуб, к примеру, вы сразу же ищете болеутоляющую таблетку и записываетесь на прием к стоматологу, так ведь? Если у вас острые проблемы пищеварения, вы тут же бежите в туалет, не правда ли? Больше всех болело у меня, за Машу, и у нее самой, поэтому мы и летели сломя голову на ее поиски. Желание Златана раскаяться наполнилось некоей живительной отрадой, наша любовь, подтвержденная саном Никандра, утолила его сполна. На очереди был Дамир – его нереализованное желание завести себе нормальную девушку, как у всех парней, повернуло наши сердца в эту сторону. Поэтому мы достали его планшет и вышли в социальную сеть. Прекрасная Люция на своем фото улыбалась так мило, так загадочно, что, признаться, мы подумали сначала, что у Дамира мало шансов, и тем не менее вместе взялись за дело. Их общение заканчивалось на вопросе девушки: так чего же мне ожидать от тебя, такого горячего и нетерпеливого кавалера? Почему я должна довериться именно тебе и встретиться в ближайшее время именно с тобой, а не с кем-нибудь из доброй сотни моих виртуальных друзей и почитателей мужского пола? Она писала ему: расскажи побольше о себе и о том, что ты чувствуешь по отношению ко мне? И ставила три огромных и пульсирующих красных сердечка в конце. Мы спрашивали Дамира: что ты чувствуешь? Как будто бы сами не знали. Он отвечал нам, и сразу же писал ей в ответ: я простой деревенский парень, надежный и сильный, я умею работать на тракторе отца и делать из винограда, который растет за домом, прекрасное вино. В пруду за домом я развожу карпов, которые не боятся, когда их берешь на руки – они идут к столу вместе с вином, конечно. У нас большая терраса, на которой мы встречаем закат, а еще мы научим тебя палить из отцовской двустволки по консервным банкам, висящим на дереве у забора – прямо с террасы, вечерами. Дамир спрашивал меня: а что чувствуешь ты? Как будто сам не знал. Я отвечал ему мысленно, и он сразу же писал Люции: я бы хотел научиться смотреть на весь этот безумный мир твоими прекрасными голубыми глазами, воспринимая реальность только через твои чувства и эмоции. Я хочу, чтобы мы жадно жили друг в друге, волнительно ловя биение сердца другого, чтобы между нами проявилось такое переплетение судеб, такое волшебное взаимное дополнение, от которого захватывает дух. Я хочу, чтобы нас буквально дурманила наша близость, наше сказочное единство доводило нас до такого экстаза, в котором бы мы теряли голову и границы своего маленького «я». Дамир спрашивал Никандра: что ты чувствуешь? Как будто бы не жил внутри него. Он отвечал мысленно, а Дамир сразу же писал Люции: без всякого сомнения, дорогая моя, мы будем помогать всем людям. Мы будем заботиться о бездомных детях, о сиротах, о тех, кого обидели, мы будем предоставлять ночлег и еду в нашем гостеприимном доме всем одиноким путникам в ночи. Без устали мы будем молиться за весь этот грешный мир, чтобы благодать духа святого снизошла на всех отчаявшихся и страждущих и дала им утешение и отраду. Мы с восторгом начнем чувствовать не только себя самих, в нашем бесконечном единении заботы о людях – мы ощутим, как дышит и развивается весь этот мир, мы поймем великую тайну бытия, ее форму, скрытую от тех, кто мыслит только о себе самом. Мы построим часовенку на заднем дворе, у виноградника, и назовем ее в честь иконы Казанской Божьей матери. Я подарю тебе черные монашеские четки, с самого Афона, и научу самодвижущейся Иисусовой молитве, сладкой, как мед. Дамир спрашивал Златана: а что ощущаешь ты? Как будто не жил внутри него, каждую секунду. Он отвечал, и Дамир сразу же писал Люции: чувствую себя бесстрашным воином, готовым в любую секунду защитить тебя, моя любимая, от любого зла. Мой праведный гнев и моя кипящая ненависть отныне будут направлены только в эту сторону. Мои накачанные руки сильны, как домкраты, мой глаз – орлиный, и я в любом тире выбиваю сто из ста и выигрываю плюшевого медвежонка – отныне я буду все призы и военные трофеи дарить тебе, счастье мое. Наше волнительное единство пробуждало Машу, и она выплывала из туманной неизвестности, проявляя трогательное внимание к тому, что происходит. Дамир спрашивал ее: что ты чувствуешь? Как будто бы не ощущал это пронзительней ее. Она отвечала мысленно, образами, и Дамир тут же писал Люции: чувствую, как мы сидим вечером на террасе, поют птицы, мы потягиваем вино, слушаем волшебную музыку. Мы не разговариваем совершенно, потому что тем, чьи сердца бьются, как одно большое любящее сердце, тем, чье дыхание сплетается, как лиана, не нужны слова и переводчики, чтобы жить друг в друге, наслаждаясь каждой секундой бытия. Дамир отправил наше длинное послание Люции, и – о чудо, уже через минуту от нее пришел ответ: когда мы, наконец, встретимся и где? Он ответил немедленно: я хочу встретиться с тобой на финале Лиги чемпионов, в Лондоне, как только мадридский «Реал» победит всех и выйдет в эту стадию турнира. Люция прислала новое фото – она качает на качельках в парке любимую трехгодовалую младшую сестренку. Дело пошло. Нашей взаимной радости не было предела. Дамир радовался тому, что у него, скорее всего, будет первое свидание не с проституткой, а с нормальной девушкой. Это «номер один». Мы были счастливы за него так, что водили вокруг него хоровод, прямо в зоне ожидания, и пели Никандрову любимую «Богородице дево, радуйся!», ввергая в изумление других пассажиров. Это «номер два». Дамир был на седьмом небе от того, что таким изысканным образом насладил нас, в центре нашего маленького хоровода он танцевал вприсядку, подбрасывая вверх ноги. Это «номер три». Мы все были счастливы от того, что доставили этому деревенскому парню радость «номер три», которая, вне всяких сомнений, была гораздо более тонкой, волнительной и всеохватывающей, нежели простое удовольствие «номер один» или даже более изысканное «номер два». Это было «номер четыре», за которым следовали и другие, еще более возвышенные состояния нашего единства и взаимного переплетения миров.