Лиэ не мог умереть!!!
Слезы, как кислота жгли глаза, и было очень больно, больнее, чем когда-то с Чапой, и было невыносимо тоскливо.
Как спастись от этой боли? Чем утешиться? Тем, что этот мир не может быть настоящим, что это всего лишь декорация для фильма или затянувшийся сон, где девочке из реальности не может быть места? Не пойдет… Слишком много лет она прожила в этом сне, почти столько же, сколько в реальности… Она уже не знает наверняка, что считать своим домом… И потом это просто несправедливо! Ужасно несправедливо отобрать у нее еще и Лиэ! Последнего… Единственного…
Маша сжимала кулаки, сгорая от ярости и ненависти к неведомым ублюдкам, поганящим мир своим присутствием, богатым, могущественным и самоуверенным подонкам, грабителям и убийцам, именующих себя «пауком». Маша прижимала подушку к лицу, захлебываясь от жалости к погибшему другу, к себе и… к Эйку.
Почему-то Маша считала, что благородный командор переживает случившееся еще тяжелей, чем она. Слишком крупное поражение, слишком большие потери… Слишком сильный и обидный щелчок по носу, слишком жестокое доказательство тому, что СОГ далеко не так всемогуща, как привыкли считать, что есть некая сила, которую почему-то не удалось уничтожить в зародыше (по недосмотру, должно быть, а может быть потому, что с самого начала ее уничтожить было не так-то легко), и эта сила окрепла настолько, что теперь вполне может диктовать условия Великому Совету, угрожать, запугивать и чувствовать себя при этом в полной безопасности… Хозяевами положения, властелинами мира!
А ведь начинали мерзавцы как простые пираты, мелкие пакостники.
«Паук» с самого начала был странной организацией — о ней мало знали, в основном передавая из уст в уста байки и слухи, поэтому от нее веяло чем-то мистическим, и могущество ее казалось каким-то невероятным. Опять-таки мистически невероятным. Собственно «Пауком» впервые назвал ее кто-то из Великого Совета, упомянув сие насекомое для большей образности, типа — «запустили, подонки, свои жадные лапки…», «оплели, негодяи, невидимой паутиной…» Как и в случае с цирдами, которых кто-то когда-то метко прозвал звероноидами, наименование закрепилось и прижилось в массах. Кто-то говорил, что во главе «Паука» стоит бывший эрайданский аристократ, покинувший родину после переворота, кто-то утверждал, что за марионетками-людьми скрываются все те же ненавистные звероноиды, а то и кто-то похуже… Кто-то предполагал, что «Паук» создали спецслужбы Эрайдана для каких-то своих мало понятных целей.
Маша не задумывалась над тем какое из всех многочисленных мнений может быть верным, она просто ненавидела этих существ, так сильно, как только можно ненавидеть и, наверное, выдайся ей такая возможность, ради того, чтобы уничтожить их пошла бы на верную смерть. После сегодняшнего дня — точно пошла бы! Даже не задумываясь!
Она вытерла слезы.
Она умыла лицо холодной водой.
Она сжала зубы и постаралась успокоить нервы.
Она вышла из комнаты и отправилась в апартаменты командора. Почему бы и нет? Она уже не курсант, она полноценный солдат. Почему до сих пор ее ни разу не ставили в патрульную группу?! Это странно! Это несправедливо!
Вы бережете меня командор? Или просто боитесь, что я слабое, жалкое и никчемное существо, что я все испорчу?! Черта с два! Если вы притащили меня на вашу дурацкую базу, если одели в дурацкую форму и учили всяким дурацким сложностям и премудростям столько лет, то давайте уж играть по правилам до конца! Война — так война.
У меня сегодня убили друга. Единственного. Самого лучшего…
Ну вот, опять глаза наполнились слезами! Дура несчастная. Какой из тебя солдат?! Ты просто пушечное мясо!
Маша остановилась на пороге командорских апартаментов, хлюпнула носом, несколько раз глубоко вздохнула и… Почувствовала как вдруг бешено заколотилось сердце, как подогнулись колени, как закружилась голова.
Она никогда еще не была в кабинете Эйка. Никогда-никогда… Никогда не была с ним наедине, никогда не смотрела ему в глаза… Что-то тихо за дверью и не толчется никто поблизости… Впрочем, уже ведь достаточно поздно… А прилично ли ломиться к командору в столь поздний час? К черту приличия! Не может он спокойненько спать в такой ужасный день!
Маша коснулась селектора.
Селектор не отозвался.
Но дверь была открыта, по крайней мере запирающее устройство не подавало признаков жизни.
Может быть, ему плохо? Так же плохо, как мне? Может быть, он нуждается в ком-то кто мог бы… ВЕДЬ ОН ТАК ОДИНОК!
Вот, придумала себе повод. Отмазалась смертью лучшего друга, чтобы припереться и заявить о своем существовании. Накопила храбрости. Набралась наглости. А у самой нос опух и глаза красные. Шла бы ты отсель, дорогая, поплакала бы в подушку наедине с собой.
— Командор?.. — пискнула Маша, тихонько переступая через порог.
Кабинет был пуст, утопал в удивительной для него густой, ватной тишине, машин оклик остался без ответа, она была здесь одна, в его святая святых… Девушка вошла, подошла к столу, взглянула на огромную электронную карту, где яркими звездочками светились ушедшие в патруль корабли, коснулась спинки командорского кресла, хотела сесть («Кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места?!»), но вдруг взгляд ее упал на неприметную дверь в стене напротив, и она против воли направила к ней свои стопы, как будто невидимая магнетическая сила потянула ее…
«Нет! Нет!» — мысленно кричала Маша, но магнетической силе сопротивляться не могла.
Дыхание оборвалось от страха.
Ей хотелось только взглянуть. Посмотреть одним глазком на его жилище, может быть тогда удастся хоть ЧТО-ТО понять о нем… Хоть чуть-чуть…
«Никто не войдет, — думала она, — сейчас на базе почти никого нет. Никто не узнает. А я только загляну… В случае чего придумаю что-нибудь…»
В комнате было темно, совсем темно, ибо верхнее освещение было отключено, а ярко светящейся электронной карты, естественно, не было. Какое-то подобие света дарила только тусклая темно-коричневая аварийная лампа расположенная по периметру потолка — такие лампы были во всех помещениях на базе, они позволяли видеть контуры предметов, больше ничего.
Маша осторожно перешагнула порог — хотя изначально собиралась только заглянуть в комнату — и пошла вперед почти на ощупь, но потом глаза ее привыкли к темноте и она тут же наткнулась взглядом на кровать.
И окаменела.
Командор был здесь. И он спал. Дышал тихо, совсем неслышно, и был неподвижен. В первый момент Маша просто испугалась до жути, потом поняла, что ей необходимо как можно быстрее уйти, но почему-то она никак не могла сдвинуться с места… Стояла и смотрела на него — спящего… Не в силах оторвать взгляд… На нее вдруг накатила странная, безумная эйфория, непонятная удаль, тянувшая делать глупости. Ей безумно захотелось подойти поближе, чтобы разглядеть в темноте его лицо, почему-то подумалось, что Эйк сейчас должен быть совсем не таким, каким она привыкла видеть его. Он должен быть — настоящим.
Да и не видела Маша его никогда так близко, все издалека… Хоть разглядеть…
Она подошла очень тихо и склонилась над ним… низко… ниже… еще ниже…
О Боже, как же он был красив, во сто крат красивее, чем ей казалось прежде! Хотя Маша почти не могла разглядеть в темноте черт его лица, она вполне могла нарисовать их себе в воображении — для этого ей было достаточно светло. Лицо командора казались мягче в полумраке, он будто чуть-чуть улыбался, и тени лежали в глазницах, такие густые, что… Что она не сразу заметила, что глаза его открыты и смотрят на нее, а когда заметила, то едва не скончалась на месте от ужаса.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, наконец, Маша с удивлением поняла, что все еще жива и, более того, ничего ужасного до сих пор не произошло — Эйк просто смотрит на нее, внимательно и настороженно, и чуть-чуть насмешливо, и нет на его лице ни гнева, ни возмущения.
Вроде бы…
Однако она должна что-то сказать.
Пришла пора придумывать себе оправдание.
— Эйк… ой… командор… я… не знала, что…
Он улыбнулся ей! Боже, он улыбается или это так странно падает тень?!
— Я хотела… — она почувствовала, как тает под его взглядом, и мысли путаются, становятся вязкими, как кисель, и она уже не помнит, что именно хотела…
— Командор… Я… Не могла… Не хотела… То есть… Я хотела…
Она замолчала, пытаясь сообразить для чего же в самом деле пришла, но пристальный взгляд из темноты напрочь лишал ее воли и разума. И Маша просто вдруг махнула на все рукой.
— Мне очень хотелось увидеть вас… хоть раз… так близко. Я не могла, не смела подойти к вам раньше, но теперь. Когда случилось… Я теперь уже вполне полноценный солдат, я хочу… могу… Я ужасно не хочу быть солдатом, если из-за этого вы не можете видеть во мне… ничего другого! Простите меня, командор, но я так люблю вас!