Компьютер промолчал. Он готов был записывать дальше.
— Итак, восстанием триллитов, начавшимся в 13368 году руководил…
Он обернулся и увидел в дверях внука.
— А ты что там топчешься? — спросил он недовольно.
Дед жутко не любил, когда ему мешают. Даже Армас.
— Входи, раз уж пришел.
— Я не хотел мешать, — промямлил Армас, — но мне необходимо поговорить с тобой прямо сейчас, потому что завтра…
Он хотел сказать «потому что завтра меня уже здесь не будет», но промолчал, размышляя, как бы выразиться помягче. Если бы он знал, каким ударом для деда явятся его слова, вряд ли он решился бы рассказать ему. Возможно даже сбежал бы вообще никому ничего не сказав.
— Дед… ты знаешь, я решил, где продолжить свое образование…
Дед молчал, предчувствуя недоброе — внук боялся смотреть в глаза, это значило… Дед, конечно знал, что это значило. Это значило, что выбор мальчика оказался не таким, как он планировал. Это значило, что Армас не будет изучать экономику, как ни уговаривали его…
— Дедушка… ведь ты не хочешь, чтобы я был несчастен всю свою жизнь?
— Нет! — резко ответил дед, — поэтому я не позволю тебе сделать то, что ты задумал! Моему внуку не подобает!..
Он умолк, подошел к Армасу вплотную и добавил:
— Ты не имеешь права позорить наш род, достаточно с меня твоего отца!
В глазах деда горела сокрушительная сила и Армас понял, что погиб. Дед не позволит ему улететь. Его власти хватит, чтобы сделать это.
— У вас ничего не выйдет, — пробурчал он, отвечая скорее собственным мыслям, нежели деду, — Я пришел, чтобы рассказать вам!.. Но распоряжаться собой я не позволю!
— Что-о?!
Дед расхохотался.
— Всем давно известно, что ты подбираешься к летной академии! Какую тайну ты собирался раскрыть мне? То, что сдал документы на поступление? Ты не поступишь в Академию!
— Почему?
— Потому что ты не можешь в нее поступить!
— Если вы помешаете…
— Я не стану тебе мешать, глупый мальчик! Ты не поступишь, просто потому что не поступишь! Таких как ты не берут в Академию!
Таких, как он действительно не брали в летную академию. Пилотами становились только представители самых низших слоев общества, очень часто не имеющие никакого образования и весьма сомнительное воспитание. Чистые листы.
Те науки, которые вдалбливали в слушателей Академии были весьма и весьма специфическим, студентов делали не пилотами — как полагал юный Армас — их делали некими малозначительными придатками к совершенной технике. Да, на кораблях были офицеры. Люди, которые действительно разбирались в технике и при случае могли даже взять управление кораблем на себя, исключив компьютер. Но и в офицеры не брали абы кого. Отбор был очень суровый, и речь шла не столько о выдающихся способностях будущего капитана корабля, сколько о его умении подчиняться дисциплине и приказу начальства. Все остальные навыки и умения значили не столь много.
Почему так? Все очень просто. Эрайдан был великой империей, могущество его было неоспоримо, он давно уже не защищался, а нападал. Завоевывал маленькие государства вокруг себя и рос… разрастался… Стране были нужны солдаты, идущие в бой — ведущие в бой великолепные машины, их интеллекта должно было хватить только на простейшие действия. Умные солдаты Эрайдану не были нужны.
Армас прекрасно знал все это, но он не собирался отступать, он подумывал даже о том, чтобы скрыть при поступлении свой титул.
— Я записался как шевеназу, — сказал он мрачно.
Титул шевеназу занимал в иерархической таблице предпоследнее место, хуже уже было просто некуда.
Казалось деда хватит удар, он так сильно сжал подлокотники кресла, что пальцы его побелели.
— Вон, — сказал он тихо, — Убирайся вон, и чтобы я никогда о тебе больше не слышал.
Армас не помнил, как оказался на улице, он шел не разбирая дороги, погруженный во тьму, он совершил непростительную ошибку и потерял самого дорогого человека. Что же теперь делать?
Его внук — шевеназу… это было хуже, чем если бы он влепил деду пощечину.
По приходу домой Армас принялся собирать вещи, к счастью никого из родных не было дома и никто не смог бы остановить его, а потом он сел и написал деду письмо. Он просил простить его за столь недостойный и малодушный шаг и обещал, что будет поступать в Академию под своим титулом.
И он все-таки поступил в Академию и ему даже не пришлось доказывать что-то, хотя шел на экзамены он именно с этой целью.
Да, его встретили недоброжелательно и весьма скептично, но… Армасу повезло, что не далее, чем несколько дней назад начальник Академии получил нагоняй от своего патрона — министра обороны, министр был недоволен тем, что об Академии, которая должна была бы служить образчиком воинской доблести ползли не очень хорошие слухи — будто набирают туда подонков общества, людей без чести и совести, которым ни один здравомыслящий человек кошелька бы не доверил, не то, чтобы жизнь свою. Слухи эти были чистейшей правдой, опровергнуть их было нечем и начальник Академии решил использовать в рекламных целях юного наивного аристократа, отпрыска известного благородного семейства, к тому же блестяще подготовленного по всем необходимым вопросам.
Таким образом, поступление Армаса в Академию прошло с большой помпой и даже освещалось в средствах массовой информации. И никого из начальства оно не взволновало и не обеспокоило, потому что все были уверены, что не продержится изнеженный аристократик в суровых военных условиях больше месяца.
Никто из родственников не приехал на присягу, кроме… деда.
Дед сидел на трибуне в первом ряду, среди всякого сброда, не замечая его, чопорный и высокомерный. Армас знал, какой жертвой со стороны старика был приход сюда. А дед пошел на эту жертву, потому что был стар и мудр, очень мудр… и очень стар — он уже не мог, как в прежние времена жертвовать дорогими и любимыми людьми ради принципов. Не было уже сил, да и времени на то, чтобы ждать, что все наладится само собой и сами собой исправятся ошибки. Да и не бывает так.
Армас оценил дедову жертву, и, произнося традиционную клятву, мысленно поклялся себе в том, что не разочарует его. Заставит его гордиться собой. Чего бы это ни стоило.
И только благодаря этой данной им когда-то клятве, он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони — и не падал, закусывал зубами угол подушки — и не плакал, валился без сил, терпел унижения, забывая о происхождении и вбитых с младенчества понятиях о чести и достоинстве — и не отказался от своей мечты, не вернулся домой, хотя очень-очень скоро избавился от романтических представлений о карьере летчика…
Она возвращается
На Исчене была страшно ядовитая, насыщенная вредными испарениями атмосфера. На Исчене были только скалы и камни… камни и скалы… Это была голая, маленькая планета, крайне неприглядная и ничем непримечательная.
У нее не было даже луны.
Маша сидела у окна, смотрела на звезды и думала о том, может ли быть НАСТОЯЩИМ тот мир, где никогда не бывает луны, никчемной в сущности планеты, но такой важной для того, кто к ней привык. Привык глядя на нее плакать и выть. Невозможность повыть порою страшно удручает… Порою она просто сводит с ума. Сводят с ума эти острые скалы — черные на черном, этот вечный космос, средоточие бессмысленного мертвого покоя, непоколебимого равнодушия, эти необычайно большие и яркие звезды, метеоритные дожди, бесконечные корабли, уходящие в патрулирование, расчерчивающие небо огненными полосами, люди в форме… Война без конца и края. Разговоры о войне. Мысли о войне.
Порою Маша искренне удивлялась, как до сих пор еще не сошла с ума, не начала глупо хихикать, забившись в угол или не принялась бегать по базе с громкими воплями, заламывая руки и рвя на себе волосы. В иные моменты (вот как, к примеру, сейчас) она чувствовала, что весьма близка к этому.
Несколько часов назад погиб Лиэ.
Нежданно негаданно случилась стычка с «Пауком», и он в который раз за последнее время одержал победу — походя уничтожил эскадру из шести кораблей, уничтожил каким-то страшным и неведомым способом. Ни один из кораблей даже не успел сообщить, что происходит. Когда прибыла подмога, она обнаружила только пустой космос. От кораблей не осталось и следа, и от пилотов, разумеется, тоже. На сей раз Исчен потеряла тридцать бойцов. Маша знала их всех, кого хорошо, кого только в лицо, она пыталась вспомнить каждого, припомнить что-то особенное о каждом и заставить себя ПОВЕРИТЬ, что никого из них больше нет.
Невозможно.
Так не бывает.
Они все не могли умереть!
Лиэ не мог умереть!!!
Слезы, как кислота жгли глаза, и было очень больно, больнее, чем когда-то с Чапой, и было невыносимо тоскливо.
Как спастись от этой боли? Чем утешиться? Тем, что этот мир не может быть настоящим, что это всего лишь декорация для фильма или затянувшийся сон, где девочке из реальности не может быть места? Не пойдет… Слишком много лет она прожила в этом сне, почти столько же, сколько в реальности… Она уже не знает наверняка, что считать своим домом… И потом это просто несправедливо! Ужасно несправедливо отобрать у нее еще и Лиэ! Последнего… Единственного…