Ника смеется: так похоже Кирилл изображает рыночного торговца-южанина.
– На самом деле красота мира не стоит ничего, – говорит Кирилл, – она не продается и не меняется. Она просто есть. И слезинка тоже просто есть. И мы не можем сделать, чтобы их не было, – не только все слезы не вытрешь, но даже всю красоту не порушишь, что уж совсем удивительно.
– Имеется в виду, что нельзя оправдывать чужие страдания той пользой, которую они приносят другим людям, – говорит Ника. Ей не хочется спорить, но слишком уж Кирилл безапелляционен.
– Опять ошибка, – Кирилл поднимает палец, – где здесь сказано о чужих страданиях? По большому счету мы с тобой тоже – два ребенка. Ну, или были два ребенка пять лет назад или десять. И, значит, наши слезы тоже ничем не могут быть оправданы. Отец меня в кино не пустил на мертвый фильм, который детям до шестнадцати, – я, конечно, рыдать. Все, приплыли. Нет ему оправдания. Отольется ему моя слезинка. А я в детстве так ревел, что одной слезинкой дело не ограничивалось. И что отсюда следует? – Кирилл решительно берет Нику за руку и уводит вглубь гардероба к окну. – Отсюда следует, что моим страданиям нет никаких оправданий, и я должен их любой ценой избегать. Можно сказать, это мой нравственный долг. Хорошая мораль?
– Немного странная, – отвечает Ника. – У меня, во всяком случае, так не получится.
– Это потому, – говорит Кирилл, – что в школе нас не тому учат. Если бы с первого класса нам объясняли, что мы должны прежде всего следовать своим желаниям и избегать собственных страданий – мир был бы полон счастливыми людьми.
Снег за окном – как сплошной белый занавес. Ника и Кирилл сидят на подоконнике, обхватив колени руками, и смотрят, как белые хлопья сползают по стеклу.
– Ты в какой школе раньше учился? – спрашивает Ника.
– В Фэйрмедоу Хай Скул, – отвечает Кирилл, – знаешь такую?
– Нет, – качает головой Ника.
– Это там, – Кирилл неопределенно машет рукой, – в Заграничье. У меня родители там работали, я последние три года все больше по ту сторону Границы ошивался.
– Ух ты! – говорит Ника и сразу вспоминает Гошу: это он всегда так говорит.
Интересно, думает она, Кирилл знает Майка? И следом за этой мыслью тут же вторая: а два года назад я бы прежде всего подумала про маму и папу. А теперь – все, больше не верю, что они где-то там, что помнят обо мне, помнят себя здешними.
– Там прикольно, – говорит Кирилл. – Опять же, шмотки, музыка, фильмы… и книги, кстати, тоже. Вообще на мертвых языках написано гораздо больше, чем на нашем всеобщем. Ну и, понятно, есть такое, про что у нас вообще никогда не напечатают.
– То-то вчера на уроке Михал Владимыч обалдел, когда ты пошел Ступину дополнять, – хихикает Ника. – Он, небось, сам об этом впервые слышал.
– Да наверняка, – кивает Кирилл. – Он, я думаю, вообще на инглском и франкском ни бум-бум. Ты-то читаешь?
– Ну, немного, – говорит Ника, – только медленно очень.
– Если тебе интересно – я могу принести… про вчерашнее. «Священная жертва» называется. Франк какой-то написал, но у меня только инглский перевод.
– Принеси, конечно, – кивает Ника.
– Ты только не трепись об этом, – говорит Кирилл, – типа, при посторонних или там по телефону…
– А почему по телефону-то нельзя?
Кирилл удивленно смотрит на нее.
– Так Учреждение же все разговоры слушает! – объясняет он. – Там сидят специальные люди, круглые сутки, и слушают.
– Да ладно! – восклицает Ника. – Прямо всех, что ли, слушают?
– Ну, не всех, конечно, но нас слушают наверняка, – говорит Кирилл. – Мне родители, как мы сюда вернулись, целую лекцию прочитали: по телефону не говори, с незнакомыми не болтай, мертвые книжки в школу не носи и так далее.
– А чего же ты со мной болтаешь? – спрашивает Ника.
– Я тебе доверяю, – улыбается Кирилл. – И к тому же тебя можно считать знакомой. Мы же одноклассники, забыла?
Ника смеется.
– Слушай, – говорит она, – я вот еще хотела вчера спросить. Ты на что намекал, когда говорил про «трагические события последних шестидесяти лет»?
– Ты, видать, совсем темная, – качает головой Кирилл, – это ж ежику понятно. Минус пятый год, что еще?
– Ну да, минус пятый… – говорит Ника, но тут оглушительным грохотом взрывается звонок, и вот уже гардероб наполняется криками и визгом младшеклассников, кубарем скатившихся по лестнице.
– Пошли, – говорит Кирилл, – а то и на второй урок опоздаем.
Но на второй урок Нике тоже не удается попасть – на лестнице ее останавливает Рыба:
– А, Логинова, вот ты где! А мы тебя обыскались! Ну-ка, быстро в мой кабинет!
– Что случилось, Валентина Владимировна? – теряется Ника.
– Там узнаешь, – говорит Рыба. – Давай скорее, тебя уже полчаса ждут.
Мужчина за большим столом сразу не понравился Нике. Вероятно, он должен был напоминать доброго доктора из детских сказок – бородка, чуть тронутая сединой, мягкая улыбка, очки в черепаховой оправе. К сожалению, очки не скрывают глаз – серых, безжизненных, – и эта деталь полностью разрушает старательно выстроенный образ.
Перед ним раскрытая папка, внутри какие-то бумаги и фотографии.
– Ну, здравствуй, Вероника, – говорит мужчина с доброй улыбкой. – Давно хотелось задать тебе несколько вопросов. Так что садись, пожалуйста. Разговор у нас будет долгий.
– Добрый день, – отвечает Ника, присаживаясь на краешек стула. Рыба тяжело дышит за спиной.
– Вы тоже садитесь, Валентина Владимировна, – говорит мужчина. – Но если у вас какие-то дела – не буду задерживать.
– Я здесь посижу, – говорит Рыба, – все-таки я отвечаю за этих детей.
– Очень правильно, – кивает мужчина, – ответственный подход, одобряю. – Серо-стальные глаза смотрят прямо в лицо Нике. – Скажи мне, Вероника, давно ты видела своего одноклассника Георгия Ламбаева?
Вот так вопрос, думает Ника. Когда он последний раз был в школе – тогда и видела. И слышала тогда же. Вчера собиралась позвонить вечером – но опять у него никто трубку не поднял. Надо будет зайти сегодня.
– На прошлой неделе, когда он в школу приходил. Он, кажется, болеет.
– Кажется – или в самом деле болеет? – спрашивает мужчина.
– Я не знаю, – говорит Ника, – я с ним не разговаривала.
– Что же так? Он ведь твой друг, я правильно понимаю?
– Ну да, – Ника пожимает плечами, – мы дружим, а что?
– Как же ты бросила друга в беде? – говорит мужчина, и даже эти вполне нормальные слова звучат как-то фальшиво. – Понятно же, мальчик сбился с пути, тяжелый возраст. Прогуливает школу, забросил спорт, с родителями, конечно, тоже проблемы. Правильно я говорю?
Как бы не так! думает Ника. За дурочку меня держит, что ли? Я друзей не выдаю.
– А у него разве проблемы с родителями? – отвечает она равнодушно, стараясь сдержать злость. – Я думала – он болеет, а не прогуливает.
– Ай-ай-ай, – качает головой мужчина. – Ты, Вероника, наверное, считаешь, что помогаешь товарищу, так? А на самом деле ты не даешь нам ему помочь! Ведь если не вмешаться, придется исключить Ламбаева из школы, отправить в техникум или даже в интернат. Но все вместе мы еще можем исправить положение – я имею в виду, всех нас: школу и его друзей.
– Сделаю все, что в моих силах, – отвечает Ника, со всей искренностью, на какую она способна. Главное – не засмеяться.
– Вот и хорошо, – кивает мужчина, – очень хорошо. Я думаю, если мы хотим помочь Ламбаеву, для начала нам надо разобраться – что же у вас случилось полтора года назад на Белом море. Ты ведь расскажешь мне, Вероника? Не будешь больше врать?
И пристально смотрит прямо в глаза поверх черепаховых очков.
7.
– Добрый доктор? – переспрашивает Лева. – А мой скорее безумный ученый. Но глаза такие же мерзкие.
Они стараются говорить шепотом, хотя сидят в Никиной комнате за плотно закрытой дверью. Предосторожности, конечно, лишние: тетя Света не Шурка, подслушивать не будет.
– Значит, тебя спрашивали то же самое? – уточняет Ника.
– Ну да, – кивает Лева. – Как погибла Зиночка, откуда взялся Федор, а потом фульчи и упыри…
– Куда девались пистолеты, из которых их убили…
– И откуда они там появились…
– Короче, – говорит Ника, – то же самое, что полтора года назад.
– Ну, я им и отвечал как договорились: Зиночку задрали зомби, и, чтобы она не превратилась в упыря, Федор застрелил ее из своих пистолетов. Нас он подобрал в лесу, когда мы заблудились, – а потом погиб, защищаясь на литорали от упырей.
– А потом появилась мама Гоши, а упыри исчезли. И нас подобрали спасательные вертолеты.
– Кстати, – говорит Лева, – есть единственный вопрос, который я уже давно хочу кому-нибудь задать. Откуда там вообще взялись эти вертолеты, если мы их не вызывали?
– Вот лишних вопросов лучше не задавать, – говорит Ника. – Хорошо еще, что на те, которые есть, можем ответить.