— Скоро все закончится, и я уйду.
И кто из нас был фриком?
Вероятно, я.
Потому что я не знала точно, что происходит, но понимала, что все серьезно и плохо, но все равно не хотела, чтобы это закончилось, потому что я точно поняла одно, касаемо этого парня — его звали Мо, и я не хотела, чтобы «это» скоро закончилось, и чтобы он ушел.
— Как твое полное имя? — Резко спросила я.
— Ким Симус Моррисон.
Я уставилась на него.
— Тебя зовут Ким?
— Моя мать норвежка.
Поскольку я не была специалистом по норвежским именам, мне это ничего не объясняло, кроме того, что Ким скорее всего был норвежским парнем.
— А твой отец? — Продолжила я.
— Наполовину шотландец. Наполовину мудак.
О боже.
Он проговорил это скороговоркой.
Я открыла рот.
Он качнул головой.
— Не делюсь личным, — заявил он.
К черту.
И к черту нервы тоже.
Может придет время, когда он примет душ со мной в ванной комнате.
А еще лучше, со мной прямо в душе.
Ага.
К черту.
Я указала на диван.
— Мы спим вместе. Мы дышим одним воздухом. Если ты хочешь тренироваться вместе, я покажу тебе шест, и ты можешь поставить меня на скамью для жима. Ради меня ты готов броситься на гранату. Я бы сказала, что это уже личное.
Он молчал.
— Мо, — огрызнулась я. — Серьезно. Кто знает, сколько времени это займет? Ты не можешь все время бесшумно слоняться с пистолетом на поясе по моему дому, ожидая, что со мной что-то случится.
Он не произнес ни слова.
Отчего я поняла, что он может бесшумно слоняться с пистолетом на поясе по моему дому, ожидая, что со мной что-то случится.
Или даже больше, ожидая, когда это произойдет, чтобы он смог это предотвратить.
— Ладно, Рэмбо, как насчет того, что я не хочу, чтобы ты бесшумно слонялся по дому, ожидая, что со мной что-то случится, — поправила я свой ответ.
От него ничего.
Я скрестила руки на груди (но он даже не посмотрел на мои руки, скрещенные на груди).
Мне платили за то, чтобы мужчины смотрели на мои сиськи, это был мой образ жизни.
Но я никогда так не хотела, чтобы мужчина обратил внимание на мои сиськи, как сильно хотела, чтобы Мо обращал на них внимание.
— Ладно. Я начну, — предложила я. — Я — Шарлотта МакАлистер. Только не мэм. Никогда, мэм. Лотти в семье и среди друзей. Значит для тебя тоже Лотти. Лотти Мак для всего мира. Королева календаря «Корвет» и хедлайнер стрип-клуба Смити. Тебе не нравится, что я раздеваюсь?
Один кивок, едва заметный.
— Ты думаешь, что я унижаюсь, продвигая потребительское отношение к женщине? — Спросила я.
Он быстро оглядел комнату.
Это был ответ на первую часть моего вопроса.
Потом посмотрел на меня.
— Ага.
Вот и ответ на вторую часть.
Но постойте.
Полегче там.
— Правда? — Спросила я.
Его губы не шевельнулись.
Но выражение лица говорило все тоже «Ага».
— Ты же знаешь, что это не так. Я могу делать со своим телом все, что захочу, в том числе зарабатывать с помощью него деньги, — заявила я.
— Верно, — пробормотал он.
— А я — женщина. — Я дернула головой в его сторону. — Ты не женщина. Поэтому я думаю, что это мой выбор.
— И куда он приведет? — спросил он.
— И куда, что приведет? — Спросила я в ответ.
— Ты раздеваешься за деньги. Потом, куда это тебя приведет?
Я почувствовала, как мои глаза прищурились.
— А как ты думаешь, куда?
Он пожал массивными плечами, и я была уверена, что по комнате пронесся легкий ветерок.
Я поняла, что он хотел сказать.
— Значит, мой стриптиз означает, что я в некотором роде ответственна за плохое поведение мужчин, — озвучила я, пожатие его плеч. — Потому что, знаешь ли, мой стриптиз означает, что мужчины могут думать о женщинах в целом только как о сексуальных объектах, хотят они того или нет, и относиться к ним как к сексуальным объектам, хотим мы того или нет.
Мо молчал.
И его взгляд ничего не говорил.
— Чушь собачья, — сказала я ему.
Он молча не соглашался со мной.
— И это чисто мужской взгляд, — сообщила я ему.
Мои слова его позабавили.
И снова мне захотелось запрыгнуть на него, как на дерево.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Его серебристые глаза посмеивались, а губы изогнулись на одну восьмую дюйма вверх?
Черт.
Похоже появилась настоящая проблема.
На самом деле проблем было несколько.
Но в этот момент я не собиралась вдаваться в подробности, думая, что мне очень сильно хотелось относиться к нему именно как к сексуальному объекту.
— Знаешь, мужчины часто напиваются, — заметила я. — Женщины тоже. Они напиваются в одиночестве, только среди мужчин, или только среди женщин, или вперемешку. Это происходит миллионы раз каждый день и каждую ночь. Но не каждый же из этих миллионов напившихся мужчин потом выходит и совершает сексуальное насилие над женщиной?
Его веселье испарилось.
— Нет, — ответила я вместо него. — Потому что для этого в них должно сидеть чудовище. Ну, прямо совсем монстр. Либо у них есть силы, и, слава Богу, у подавляющего большинства нет чудовища, либо оно есть. Это не имеет никакого отношения к выпивке. Или наркотики. Или то, что надето на женщине. Или как она себя ведет. Она не несет абсолютно никакой ответственности за то, что мужчина надругался над ней. Монстр все это совершает, потому что он монстр. Он просто скрывается, когда мужчина трезв. Но когда напивается, его сила воли слабеет, и это чудовище выходит наружу. Вот и все. Конец.
Его большое тело слегка зашевелилось, но он ничего не сказал.
Хотя я поняла, что это и был его ответ.
Он слушал меня.
— То же самое касается любых других плохих поступков, которые совершает мужчина, — продолжала я. — Если он пристает к женщине. Если он ее бьет. Меня тошнит от мужчин и женщин, которые обвиняют женщин в плохом поведении мужчин. Тем не менее имеется нечто, отчего эта история продолжается бесконечно. Ты знаешь, что увековечивает подобные вещи?
Он качнул головой.
— Разговоры в раздевалке, и ни у одного мужчины в комнате не хватает смелости сказать другому: «Знаешь, это дерьмо не делает тебя крутым. А делает тебя больше похожим на неудачника, который не может переспать с настоящей женщиной. Прекрати». Если мужчины позволяют своим же собратьям говорить дерьмо о женщинах, это сводит женщин к сексуальному объекту. Создается впечатление, что все мужчины в той комнате видят свою цель унизить женщин, и некоторые мужчины, мудаки, продолжают это осуществлять на деле, целенаправленно физически унижая женщин. И поскольку это делают мужчины, они понятия не имеют, что они на самом деле делают.
Мо согласился со мной.
Он этого не сказал.
Но я это увидела.
Учитывая, что он выразил свой ответ (своим способом), и хотя мне понравился его ответ, я продолжила:
— А что ты думаешь о женщине, которая посещает шоу «Чиппендейлов»? А австралийское «Тандер фром Даун Аппе»? Как о мерзких парнях, которые, вероятно, пристрастились к наркотикам и не имеют другого выбора, так зарабатывая себе на жизнь? — Спросила я.
— Может развратные. Другие — нет, — пробормотал он.
Я почувствовала, как мои губы дрогнули, но продолжала смотреть на него.
— Хотя, женщины, которые ходят на эти шоу, считаются похотливыми и неконтролируемыми одиночками, посещая их со своими подружками невесты или отчаявшиеся найти мужчину. Не видишь, противоречия? — Потребовала я ответа.
— Мужчины, которые приходят на шоу стриптизерш, считаются похотливыми или холостяками придурками, или отчаявшимися, — ответил он.
Хмм…
— Я не позволяю мужчинам относиться к себе потребительски, Мо, я не тащу их в клуб смотреть, как я танцую. Они приходят сами. И ты можешь смотреть на это двояко, точно так же, как ты мог бы смотреть на женщину, которая смотрит мужской стриптиз, снимая одежду. Я чертовски хорошо зарабатываю на жизнь за счет мужчин, которые совершенно не ценят женское тело, им это нравится, да, их это заводит, но все заканчивается прямо там. Или я чертовски хорошо зарабатываю на слабостях мужчин, потому что они недостаточно сильны, чтобы уважать сильных женщин, даже если женщина, показывающая им стриптиз, сильная, хотя и раздевается у них на глазах. Мне оба варианта по душе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})