– Но вас это не тревожит?
– Сейчас не время для завтрака, и я не маленький ребенок. Хотя понимаю, что вы могли по ошибке, с высоты своего чердака, принять меня за ребенка.
Лорд Дейн осмотрел ее сверху донизу:
– Нет, не думаю, что мог бы совершить такую ошибку.
– Не мог, потому что слышал, как ты ругаешься и обзываешься, – встрял Берти.
– С другой стороны, мисс Трент, – продолжал Дейн так, будто Берти не существовало, – если вы будете плохо себя вести, у меня может появиться искушение…
– Quest-ce que cest, Champtois?[2] – спросила мисс Трент Она двинулась к прилавку, где на подносе лежали вещи, отобранные Дейном еще до прихода в магазин этой парочки.
– Rien, rien. – Шантуа закрыл рукой поднос и нервно посмотрел на Дейна. – Pas interessant.[3]
Она посмотрела на поднос:
– Это ваша покупка, милорд?
– Отнюдь, – сказал Дейн. – На какой-то миг меня заинтересовала серебряная чернильница. Как вы понимаете, это единственная вещь, на которую можно взглянуть во второй раз.
Однако она направила свою лупу не на чернильницу, а на маленькую грязную картину в толстой заплесневевшей раме.
– Кажется, женский портрет, – сказала она.
Дейн отошел от витрины с драгоценностями и встал рядом с ней у прилавка.
– Ах да, Шантуа заявил, что это человек. Вы испачкаете перчатки, мисс Трент.
Берти тоже подошел вразвалочку.
– Воняет как не знаю что. – Он сморщил нос.
– Потому что гниет, – объяснил Дейн.
– Потому что она довольно старая, – продолжила его мысль мисс Трент.
– Скорее, десять лет пролежала в сточной канаве, – сказал Дейн.
– У нее интересное выражение лица, – сказала по-французски мисс Трент хозяину. – Не могу понять, грустное или счастливое. Сколько вы за нее хотите?
– Сорок су.
Она положила картину.
– Тридцать пять, – сказал он. Она засмеялась.
Шантуа сказал, что сам заплатил за картину тридцать су и не может продать дешевле.
Она посмотрела на него с жалостью. У него на глаза навернулись слезы.
– Тридцать, мадемуазель.
Она сказала, что в таком случае берет только часы.
В конце концов, она заплатила десять су за грязную, вонючую картинку, и Дейн подумал, что если бы она поторговалась подольше, Шантуа сам ей заплатил бы, чтобы она ее взяла.
Дейн никогда еще не видел, чтобы неуступчивый Шантуа пребывал в таком замешательстве, и не мог понять почему. Когда мисс Джессика Трент наконец ушла – слава Богу, забрав с собой брата, – единственное мучение, которое осталось у лорда Дейна, это головная боль, и он приписал ее тому, что почти час провел в обществе Берти.
В тот же вечер в отдельном кабинете своего любимого притона порока под безобидным названием «Двадцать восемь» лорд Дейн услаждал товарищей описанием этого фарса, как он его назвал.
– Десять су? – засмеялся Роуленд Ваутри. – Сестра Трента уговорила Шантуа с сорока су до десяти? Жаль, меня там не было.
– А что, зато теперь стало ясно, как все было, – сказал Малкольм Гудридж. – Она родилась первой и забрала себе весь интеллект, а Тренту остались одни крохи.
– Внешность она тоже себе забрала? – спросил Френсис Боумонт, подливая Дейну вина.
– Я не нашел, ни малейшего сходства в лице, фигуре и цвете волос. – Дейн глотнул вина.
– Это все? – спросил Боумонт. – Предоставляешь нам гадать? Как она выглядит?
Дейн пожал плечами:
– Черные волосы, серые глаза. Рост примерно пять футов, вес – килограммов пятьдесят.
– Ты ее взвешивал? – с ухмылкой спросил Гудридж. – Как скажешь, эти пятьдесят килограммов хорошо распределены?
– Откуда мне знать? Как, к черту, можно что-то узнать со всеми этими корсетами, турнюрами и что еще там нацепляют на себя фемины? Все ложь и увертки, пока не разденешь их догола. – Он улыбнулся. – Тогда начнется другая ложь.
– Женщины не лгут, милорд Дейн, – с легким акцентом сказал от двери другой голос. – Простоим так кажется, потому что они обитают в другом мире. – Граф Эсмонд вошел и мягко прикрыл за собой дверь.
Хотя Дейн приветствовал Эсмонда небрежным кивком, он обрадовался его приходу. У Боумонта были потрясающие способности вытягивать из людей то, что они больше всего желали бы скрыть, и хотя Дейн приготовился к его трюкам, его возмущала необходимость быть настороже и отгонять эту шавку.
В присутствии Эсмонда Боумонт ни к кому не сможет приставать. Даже Дейна граф иногда приводил в смущение, хотя по другим причинам. Эсмонд был красив, как может выть красив мужчина, похожий на женщину: изящный, белокурый, голубоглазый, с лицом ангела.
Когда на прошлой неделе его впервые представили, Боумонт, смеясь, предложил попросить его жену-художницу написать их двойной портрет и назвать его «Рай и ад».
Боумонт очень хотел Эсмонда. Эсмонд хотел жену Боумонта. А она не хотела никого.
Дейну ситуация казалась восхитительно забавной.
– Вы вовремя, Эсмонд, – сказал Гудридж. – Сегодня у Дейна было приключение. В Париж приехала молодая леди и первым делом наткнулась на Дейна. И он с ней разговаривал.
Всему миру было известно, что Дейн отказывался иметь хоть какое-то дело с респектабельными женщинами.
– Сестра Берти Трента, – пояснил Боумонт. Возле него был пустой стул, и все понимали, для кого он оставлен. Но Эсмонд подошел к Дейну и облокотился на спинку его кресла. Чтобы помучить Боумонта, разумеется. Он только с виду был ангелом.
– А, да, – сказал он, – она совсем на него не похожа. Пошла в Женевьеву.
– Я мог бы догадаться, – сказал Боумонт, наливая себе бокал. – Ты с ней уже познакомился? Она похожа на тебя, Эсмонд?
– Я столкнулся с Трентом и его родственницами у Тори-тони, – сказал Эсмонд. – Весь ресторан разволновался. Женевьеву, то есть леди Пембури в Париже не видели со времени подписания мира в Амьене. И ее не забыли, хотя с тех пор прошло двадцать пять лет.
– Клянусь Юпитером, так и есть! – закричал Гудридж и хлопнул рукой по столу. – Конечно! Я был так ошеломлен поведением Дейна в отношении этой девушки, что не увидел связи. Женевьева! Этим все объясняется.
– Что объясняется? – спросил Ваутри.
Гудридж встретился глазами с Дейном, видно было, что чувствует он себя несколько неуверенно.
– А что, естественно, ты был несколько… необычный. Женевьева выпадает из общего ряда, и если у мисс Трент того же рода… ну, аномалия, то ей должны нравиться вещи, которые ты покупаешь у Шантуа. Так она оказалась в этой лавке. Как троянский конь с аптечкой внутри, которого ты купил в прошлом месяце.
– Имеешь в виду, необычная вещь, – сказал Дейн. – Блестящая аналогия, Гудридж. – Он поднял бокал. – Я сам не выдумал бы лучше.
– Все равно я не верю, что парижский ресторан разволновался из-за парочки необычных фемин, – сказал Боумонт, переводя взгляд с Гудриджа на Дейна и обратно.
– Когда встретите Женевьеву, поймете, – сказал Эсмонд. – Это не просто красота, месье. Это роковая женщина. Мужчины в ресторане так прониклись, что перестали обращать внимание на еду. Наш друг Трент очень осерчал. К счастью для него, мадемуазель Трент сразила ресторан своим обаянием, иначе началось бы кровопролитие. Две такие женщины… Для французов это слишком много. – Он удрученно покачал головой.
– У ваших соотечественников странное представление об обаянии, – заметил Дейн, подавая графу бокал. – Все, что я в ней заметил, – острый язычок и надменность «синего чулка» и старой девы.
– Мне нравятся умные женщины, это стимулирует. У каждого свой вкус. Меня восхищает, что вы находите ее язвительной, милорд Дейн. Налицо соревнование.
Боумонт засмеялся:
– Дейн не соревнуется, он обменивается. И, как мы знаем, у него один предмет обмена.
– Я плачу проститутке несколько монет, – сказал Дейн. – Она дает мне то, что я требую, и делу конец. Поскольку нам не грозит, что все шлюхи в мире переведутся, зачем мне идти на лишнее беспокойство, только другого сорта?