Читать интересную книгу Счастливое событие - Элиэтт Абекасси

Надо любить друг друга и жить. Моя дочь и я лежали рядом — две человеческие самки. Сейчас мне хотелось походить на зверя, укрывшегося в своей норе, облизывать ее и чувствовать, как она сосет мое молоко. Хотелось походить на животного с детенышем. Я была неспособна самостоятельно вымыться и позаботиться о себе, как и о ней, несмотря на предписания медсестер. Не могла подняться, терзаемая болью, изнуренная кровотечением, но, тем не менее, не желала, чтобы нас мыли — ни одну, ни другую. Пусть нас оставят наедине с нашей жалкой человеческой участью, чтобы мы излечили друг друга.

Можно навсегда застыть без движения, полностью сосредоточившись на том, как самозабвенно проголодавшаяся малышка сосет мой палец. Впервые я кормила ее собой, питала своим телом. Это было похоже на священное таинство евхаристии. Однако пока я еще не любила ее, стеснялась проявлять свои чувства, потому что она была для меня незнакомкой, тесно связанной со мной, но уже отделившейся частью. Во мне зародилась зависть: я была старой, раздраженной, разбитой, усталой, жизнь моя осталась позади, а она — в расцвете сил. Я стала ее прошлым, все отдала и теперь не знала, смогу ли впоследствии любить дочь. А если нет? И чего ради мне ее любить? Может быть, мы и вовсе не будем ладить? Я должна отнести ее домой, под свою крышу, хотя даже не знаю ее, несмотря на то что она прожила во мне девять месяцев.

Малышка открыла и снова закрыла глаза, удивленная тем, что оказалась посреди такого запустения. Она была здесь, насильно выброшенная в наш мир, хотя об этом не просила. У нее не было никого, кроме меня, и я должна ей все объяснить. Я стала ангелом-хранителем, встретившим ее в мире, который сочла достаточно хорошим для нее.

Но что я могу сделать, если пришла в этот мир так же? Я была ее матерью, а она — моей дочерью. Я страдала и заново родилась вместе с ней, чувствовала боль, была измучена и искалечена. Нам предстояло разделить эту авантюру, отныне мы приговорены к существованию вместе.

И вот я в первый раз дала ей грудь. Она начала сосать — это очень естественно. Ее жадность вызвала легкое раздражение: мне было плохо, а она, полная жизни, уже хотела забрать у меня еще больше сил. Я злилась из-за того, что она причинила мне такую боль, и в то же время стремилась ее защитить, укрыть, укутать, как птенца, выпавшего из гнезда.

Итак, я дала грудь своей дочери, которая знала, как со мной обращаться, даже лучше, чем медсестра. К моему величайшему изумлению, эта малышка четырех часов от роду превосходно умела сосать грудь и выполняла эту работу с необыкновенной силой и настойчивостью: глаза сосредоточены на груди, ротик жадно припал к соску. Она буквально впивалась в меня, как и должна была делать, чтобы выжить. Ребенку не нужны ничьи объяснения, теоретические или практические уроки. Она действовала самостоятельно, без всяких инструкций… У дочери был мудрый вид маленькой волшебницы, которая все поняла об этом мире и о том, что находится за его пределами, а сейчас вернулась из долгого путешествия. В ней не было невинности, зато наблюдались ум и решительность. Ее взгляд глубокий, чужой, пронизывающий. Она словно хотела сказать что-то — поведать величайшую тайну о Боге, о мире, о вечности, — но для этого не было слов. Я не могла прийти в себя от изумления. Кто ей сказал? Кто показал? Откуда она знает что-то, неизвестное мне, ее матери? Откуда она вообще взялась?

12

Стояло солнечное утро. Мы сложили вещи, взяли переносную колыбельку с ценным грузом, вышли из палаты, оказались в лифте и посмотрели друг на друга, оба одинаково взволнованные. Мы покинули клинику. Переступая порог, я грустила, потому что уже не была прежней. Я прибыла сюда одна, а теперь нас две. Раньше семья состояла их двух человек, теперь — из трех.

Поглубже зарывшись под одеяло в своей кровати, я подумала о той паре, которую видела у клиники незадолго до моих собственных родов. Сколько времени прошло с того дня? Самое большее — дней пять. Однако мне казалось, что прошла вечность. Произошло самое главное событие — счастливое, как его принято называть. В самом деле, какое счастье и одновременно несчастье — выйти из клиники, этого закрытого пространства вне времени и реальности, словно из театра, где разыгрывается самое радостное из всех радостных событий. Все было совсем не таким, как я представляла.

Только познакомившись с Николя, мы были так деликатны и предупредительны друг с другом, что я не осмеливалась даже чихнуть перед ним. И вот теперь мы оказались далеко от патронажных медсестер и деловитых акушерок. Втроем, но одинокие, в доме, который отныне стал семейным гнездом. Я смотрела вокруг, и меня захлестывало отчаяние из-за возвращения сюда.

Именно Николя первым заметил, что студия совершенно не приспособлена для нашей новой жизни. Она была слишком маленькой для троих. Реб Тордманн, владелец книжного магазинчика на улице Розье, сказал ему, что скоро освобождается четырехкомнатная квартира по соседству с ним. Можно было договориться насчет нее еще до официальных торгов, поскольку Реб знал владельцев и даже был с ними в отдаленном родстве. Такой вариант избавил бы нас от мучительных поисков жилья в Париже. Составлять и размещать объявление, встречаться с агентами, искать и не находить подходящие варианты, снова искать… Но если приобретать именно эту квартиру, то нужно действовать срочно. Это означало, что нам придется заработать гораздо больше денег. Вот уже многие годы Николя отказывался от коммерческих предложений, которые регулярно получал. Эта свобода сама по себе была наградой, но дальше так продолжаться уже не могло. С богемной жизнью было покончено.

Мы ушли из дому юными, свободными и беззаботными, а вернулись семьей. Никогда больше не стать прежними. До рождения дочери я была личностью, мало-помалу формирующей себя, — теперь с этим покончено. Отныне я стала старой, превратилась в прошлое. Невозможно больше просто жить день за днем — теперь есть ответственность за другое существо. Я больше никогда не буду одинокой, не смогу ездить на мотоцикле, уходить вечером из дому, не думая о том, что меня кто-то ждет. А спустя несколько лет уже сама буду ждать, когда дочь вернется… Отныне я занята навсегда, неразрывно связана с ней. Я произвела на свет ребенка, и этот ребенок создал новую меня — серьезную, отрезвленную. Что узнаешь о жизни после того, как дашь другому жизнь? Не осталось личных амбиций, не хватало времени, я больше не принадлежала сама себе. Теперь я превратилась в пропасть, пустоту, небытие. Отныне я стала матерью.

13

Мы в последний раз осмотрели квартиру — сцену прошлых встреч, еще хранившую память о наших объятиях, клятвах, мечтах. Все было кончено. Конец нашей студии, вечеринкам и друзьям, остающимся до рассвета. Мы уезжали. Я понимала, что навсегда прощаюсь с целой эпохой в жизни, молодость и беззаботность теперь позади. В последний раз я посмотрела на квартиру, загроможденную картонными коробками, и почувствовала, будто какая-то дверь захлопнулась за мной навсегда.

Нашими новыми соседями по лестничной площадке были: слева — Тордманны со своими десятью детьми; справа — Жан-Ми и Доми, чьи дочери, Хлоэ и Аглая, были чем-то похожи на плюшевых жирафов. Жан-Ми и Доми владели небольшой видеотекой, расположенной на первом этаже дома и декорированной леопардовыми шкурами и прочими китчевыми предметами: куклами Бетти Бу[15], розовыми пластмассовыми зверушками и стеклянными шариками с Эйфелевой башней внутри, в которых, если их потрясти, идет снег. Они были помешаны на кино и знали имена давно забытых актеров: Милен Демонжо, Терез Лиотар или Пьера Коссо, который был партнером Софи Марсо в «Буме». Каждый раз при встрече в видеотеке или на лестнице нашей семье нужно было обменяться с ними двенадцатью поцелуями. Столько же — при расставании.

У Тордманнов каждую неделю собирались для изучения Каббалы раввин (курильщик сигар), актер-психоаналитик, галерейщик, бывший журналист и еще множество народу в остроконечных шляпах. Они были единственными, кто нам встречался, потому что мы, оглохшие от криков младенца, почти все время проводили дома.

Все годы нашего индивидуализма словно канули в небытие. С утра наспех натягиваешь футболку, варишь кофе, который потом трижды подогреваешь в микроволновке и наспех поглощаешь, пока дочь спит… Наскоро принимаешь душ, даже не намыливаясь, потому что ребенок снова завопил…

Когда дочь засыпает, жизнь на пару часов входит в нормальное русло, и я тороплюсь переделать все дела, с которыми не успела разобраться раньше. Счета, телефонные звонки, уборка — из-за всего этого я даже не всегда успеваю переодеться в дневную одежду раньше полудня.

Все произошло так быстро… Ребенок, переезд, смена работы… Пока малышка спит, я разбираю картонные папки, в которых вся моя жизнь. Старые фотографии с каникул, письма забытых влюбленных, нежные слова… Вот так живешь и в один прекрасный день стареешь, даже не отдавая себе в этом отчета. Фотографии хранятся вместе с почтовыми открытками и использованными авиабилетами. Время бежит все быстрее, обращает все в небытие, царит над людьми и вещами. Величественное, внушающее страх и восторг, оно — настоящий бог человека, творец, который его создает и обращает в прах.