— Не говори так! Не упоминай при мне никакого письма!
— Но я был просто…
— На «Волосы»! — у него перехватило дыхание. — Газеты, Эстербрук, Люк, Люк, что ты наделал?
— Все будет в порядке, Тим. Душевнобольных всегда ловят.
— Но об этом никто никогда не читает. Они сбежали — вот это новость!
— Людей впечатлит наша либеральная, прогрессивная политика. Как ты сказал в своем пись…
— Не говори так! Мы никогда больше не должны выпускать пациентов из больницы. Никогда.
— Расслабься, Тим, расслабься, я должен еще поговорить с полицией и репортерами, и…
— Не говори ни слова! Я еду. Скажи, что у тебя ларингит. Не разговаривай.
— Мне нужно идти, Тим. Поторопись.
— Не говори…
Я повесил трубку.
Я разговаривал с полицией, с репортерами и с младшими представителями больницы, а потом еще полтора часа лично с доктором Манном, и смог появиться на покерной вечеринке у меня дома не раньше полуночи.
Я счастлив сообщить, что Лил уверенно выигрывала, при этом главными проигрывающими были мисс Вэлиш и Фред Бойд, а Джейк с Арлин оставались при своих. Все сгорали от любопытства, что же так расстроило доктора Манна, но я всё преуменьшил, назвав случившееся незначительным происшествием и бурей в стакане воды, намекнул, что некая подрывная подпольная группа устроила серию подделок, и категорично заявил, что меня от всего этого уже тошнит и что я хочу играть в покер.
Я был ужасно взвинчен и едва мог спокойно усидеть на стуле, но они любезно приняли меня в игру. Я не обращал внимания на их последующие вопросы, что позволило мне наконец сосредоточиться на своем просто отвратительном невезении с картами. Я много проиграл Фреду Бойду в первой партии и еще больше — Арлин во второй. После семи партий без побед я был совершенно подавлен, а все остальные (кроме мисс Вэлиш, сонной и заскучавшей) были весьма веселы. Телефон звонил всего раз, и я сказал полиции, что не знаю, кто меня рассоединил, когда я днем пытался дозвониться доктору Манну, но это, очевидно, был не я, поскольку я в это время разговаривал по телефону. Я сказал им, что общался с Артуро Джонсом во время представления, потому что он проницательный театральный критик, и что я самостоятельно удерживал двух самых опасных пациентов, и что я бы был признателен за толику уважения, поскольку и так чувствую себя достаточно паршиво из-за проигрыша.
Я проиграл еще две партии в покер и стал еще угрюмее. Вечеринка закончилась, когда Фред стал рассказывать, как он испробовал дайс-терапию на двух своих пациентах, а Джейк привел мне сентенцию из своей статьи, и они ушли, а Лил, счастливо смеясь, пошла спать. Я не откликнулся на несколько самых непристойных поцелуев в ее исполнении и, усевшись в кресло, стал размышлять о своей судьбе.
55
События, произошедшие той ночью между 1:30 и 3:30, определенно имеют историческое значение и потому должны быть описаны объективно. Доктор Райнхарт несколько недель размышлял о том, что, в сущности, прошел год с начала его отношений со Жребием ранним утром 13 августа. Он запланировал поступить как вначале: создать перечень долгосрочных вариантов и предложить их Жребию, который определит его жизнь.
Однако он обнаружил, что слишком обеспокоен возможными последствиями своих вчерашних действий и не может сосредоточиться на вариантах дольше, чем несколько минут. Год назад ему было скучно и тревожно; теперь же он был перевозбужден и встревожен. Он метался взад-вперед по гостиной, стиснув зубы, сжав кулаки, колотя ими по своему напряженному животу, глотая воздух полной грудью и пытаясь определить, сможет ли полиция выстроить против него убедительное дело. Единственная его надежда была на то, что, когда один или несколько пойманных последователей мистера Кеннона или мистера Джонса начнут утверждать, что он (доктор Райнхарт) помогал их побегу и поощрял его, их утверждения будут приняты как заявления психически неустойчивых лиц, юридически несостоятельных, чтобы давать заслуживающие доверия свидетельские показания. Доктор Райнхарт провел около двадцати минут, сочиняя свою защитную речь — по большей части пространное обвинение черных и хиппи в тайном сговоре, чтобы подставить всех белых докторов по имени Райнхарт.
Тем не менее раздосадованный своей нервозностью доктор Райнхарт наконец вернулся к реальности и бросил Жребий, чтобы определить, будет ли он размышлять о своих проблемах с полицией и доктором Манном ноль, пять, десять или тридцать минут, или один день, или пока проблемы не решатся, и Жребий распорядился: еще десять минут. Когда время вышло, он с громадным облегчением вздохнул и улыбнулся. «Так. На чем мы остановились?» — подумал он.
Затем он вспомнил, что сегодня его годовщина, и с той нечеловеческой обыденностью, за которую будущие поколения здоровых нормальных людей будут осуждать его, а будущие поколения Людей Жребия им восторгаться, распорядился: если выпадет единица, тройка или пятерка, он спустится вниз и попробует совершить половой акт с миссис Экштейн. Выпала тройка, он поднялся, сообщил жене, что идет прогуляться, и вышел из квартиры. Поскольку этот эпизод не слишком важен, мы приводим его в описании самого доктора Райнхарта:
Тяжело ступая, я спустился по лестнице мимо ржавых перил и никому не нужной рекламной листовки и позвонил в дверь. Было 2:20 ночи — в этом году я слегка припозднился — и, конечно же, самое неподходящее время для небольшого тет-а-тет. Вышла Арлин: глаза сонные, руки стягивают старый купальный халат Джейка у горла.
— О, — сказала она.
— Я пришел совершить половой акт, Арлин.
— Входи, — сказала она.
— Жребий велел мне снова это сделать.
— Но Джейк здесь, — сказала она, рассеянно щурясь и позволяя халату слегка приоткрыться. — Он работает в кабинете в конце коридора.
— Прости, но ты же знаешь, каков он, Жребий, — сказал я.
— Я обещала больше ничего от него не скрывать.
— Но ты консультировалась об этом со Жребием?
— Ой, ты прав.
Она повернулась и пошла по коридору в свою спальню. Я сел рядом с ней за ее туалетный столик, где последовательные броски кубика определили: она должна рассказать Джейку всё; она должна разрешить мне вступить с ней в половой акт, но только в позициях Кама-сутры восемнадцать и двадцать шесть, которые, по ее словам, особенно подходят женщинам на пятом месяце беременности.
Затем я последовал за ней по коридору и смотрел поверх ее плеча, пока она стояла в чуть приоткрытых дверях кабинета Джейка и глядела на своего мужа, усердно трудившегося за столом.
— Джейк? — сказала она осторожно.
— В чем дело? — рявкнул он в ответ, не поднимая глаз.
— Люк пришел, — сказала она.
— О! Люк, детка, давай заходи, я уже почти закончил.
— Нам неловко тебя беспокоить, Джеки, — сказала Арлин, — но Жребий сказал, что Люк должен…
— У меня-таки получилась потрясная последняя глава. Люк, если уж я сам так говорю, — сказал Джейк, улыбаясь и яростно черкая ручкой какую-то не понравившуюся ему фразу.
— …совершить половой акт, — закончила Арлин.
— Это еще что? — сказал Джейк, снова подняв глаза.
— Что?
— Это наша годовщина, — добавил я.
Он почесал горло, скорчил гримасу и посмотрел слегка раздосадованно.
— Ах, это, — сказал он наконец. — Иисус, Моисей, Фрейд. Не знаю, куда катится этот мир. — Он долго смотрел на нас обоих, страшно кося глазами. Потом потянулся за чем-то, бросил по столу кубик и снова нахмурился. — Ладно, и поаккуратнее с моим халатом.
— Непременно, — сказала Арлин, с лучезарной улыбкой развернулась и проскакала мимо меня через весь коридор назад в свою комнату.
Доктор Райнхарт вернулся в свою квартиру приблизительно через тридцать восемь минут после ухода и снова почувствовал себя подавленным. Возбуждение, которое он чувствовал год назад после возвращения с подобного мероприятия, отсутствовало. Он упал в кресло в гостиной, чувствуя усталость, тревогу и апатию, каких не испытывал ни разу за всю свою дайс-жизнь. Когда он понял, что это не что иное, как обычная человеческая тревога, громко воскликнул «Ах-х-х» и поднялся с кресла, чтобы взять бумагу, карандаш и кубики.
Вернувшись из кабинета в гостиную, он был встречен своей женой, которую разбудило его громкое ворчание. Стоя в дверях спальни, она сонно спросила, всё ли в порядке.
— Всё запутанно и ненадежно, — раздраженно сказал доктор Райнхарт. — Если бы я только мог наверняка рассчитывать либо на тупость, либо на ум полиции…
— Иди в кровать, Люки, — сказала его жена, обвила тонкие руки вокруг его шеи и сонно прижалась к нему. Согретое в постели тело, которое держали руки доктора Райнхарта, было понятным и надежным, и, сказав «Ах-х-х-х», которое прозвучало совсем иначе, он опустил голову и обнял свою жену.