Мне ничего не оставалось делать, как только последовать за ним. Когда мы пошли петлять по коридорам замка, сопровождаемые двумя гвардейцами эскорта, я на ходу поинтересовался:
– И далеко мы направляемся?…
– Ты что же, думаешь, я храню свихнувшиеся камни у себя в кабинете?! Мы идем в сокровищницу. Там его и посмотришь. Я даже отсмотренные камни из хранилища не выношу, кто их знает, вдруг к ним вернется способность истории показывать!…
Мы долго шагали по коридорам и переходам, несколько раз спускались по разным лестницам, пока наконец не оказались в самой Черной скале. По наклонно прорубленному, низкому и узкому тоннелю мы подошли к массивным, обитым железными полосами дверям, и тут из незаметных, но глубоких ниш, расположенных по обеим сторонам от двери, выступили двое закованных в броню гвардейцев. Один из них, увидев Многоликого, сдвинул у себя на поясе незаметную пружинку и в бедре его панциря открылась маленькая дверка, из которой он извлек два ключа. Этими ключами он открыл дверь и, пропустив нас внутрь, затворил ее за нами.
Дальше мы шли вдвоем. Пройдя несколько комнат, образовывавших анфиладу, мы оказались в дальнем конце хранилища. Здесь Многоликий указал мне на старое кресло, приткнувшееся у стены, а сам подошел к небольшому трехногому столику, на котором стояло странного вида устройство. Больше всего оно напоминало старую спиртовку, только несколько больших размеров и увенчанную странной трехлепестковой короной.
Пока я из своего кресла разглядывал этот прибор, Многоликий открыл своим ключом ящик стола и достал оттуда самую обыкновенную… гальку. Да-да, простую, обкатанную речной волной серую гальку, единственное отличие которой от ее земной копии заключалось в том, что она слабо поблескивала маленькими вкраплениями слюды. Он нежно установил эту галечку в корону над спиртовкой и, повернувшись ко мне, сказал:
– Ты будешь смотреть историю один. Для меня это слишком большое напряжение, да к тому же я достаточно хорошо представляю, что ты увидишь. Я уже видел подобную историю… вот только пересказать ее очень трудно, так что лучше посмотри. Ни во что не вмешивайся – все равно сделать ты ничего не сможешь, просто сиди и смотри. Когда история кончится, тебя отнесут в твои покои.
Он ободряюще улыбнулся, а потом наклонился к столику и зажег под лежавшим на подставке камешком небольшое голубоватое пламя. После этого он быстро, не оборачиваясь, покинул сокровищницу, а я, как дурак, уставился на речную гальку, поджаривавшуюся над дурацкой спиртовкой.
Прошло несколько минут, и мне показалось, что пламя под серым поблескивающим камушком начало ослабевать. Даже скорее не ослабевать, а как будто растворяться. Я оторвал глаза от завораживающего синеватого язычка и огляделся. Стены сокровищницы и вещи, ее наполнявшие, слегка размылись, словно растворяясь в вязком, неожиданно повлажневшем, воздухе, и этот процесс достаточно быстро нарастал. Окружающая меня обстановка уже стремительно менялась, гладкие, словно отполированные, черные стены хранилища, комоды, сундуки, ларцы и укладки, наполнявшие комнату, истаивали и исчезали, а вместо них все явственнее проступали бурые неровные стены огромной пещеры, исписанные прожилками и вкраплениями различного цвета пород и руд.
В этот момент я обратил внимание на то, что не только кресло подо мной, но и самое мое тело растворилось и исчезло. Меня не было! Ну вообще-то я был. Ведь кто-то наблюдал за всем тем, что происходило вокруг, вот только мои глаза, если только они сохранились, не наблюдали более мою бренную плоть.
Впрочем, я даже и не испугался. Голова была занята совсем другим, поскольку посредине пещеры появился довольно грубый, сделанный явно на скорую руку очаг, в котором теплился слабый, прогоревший костерок. Легкий, синеватый дымок совершенно отвесно поднимался к темному своду пещеры и исчезал там. Огромное бурое пространство ничем не освещалось, и вместе с тем в нем было достаточно светло. Свет, казалось, существовал в этой пещере совершенно независимо от какого-либо источника.
Рядом с очагом расположился крупный, средних лет мужчина. Он сидел прямо на полу в какой-то неудобной позе и что-то быстро, не отрываясь и почти не задумываясь, писал в здоровенной, толстой, переплетенной в грубую кожу книге, лежавшей перед ним на огромной каменной плите, выполнявшей роль весьма неудобного, низенького столика. Его длинные светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам и спине, а склоненное над листом лицо было в три четверти повернуто в мою сторону, и я ясно видел крупный, благородных очертаний нос, полные, яркие губы и заинтересованно поблескивающие глаза. Одет он был во все черное, причем это все состояло из длинной то ли рубахи, то ли плаща, закрывавшего все его тело, от плеч до пяток. На грубой ткани этой странной одежды явно проступало переплетение толстой пряжи.
Я рассматривал открывшуюся картину не более двух-трех минут, как вдруг этот мужчина не поднимая головы негромко произнес:
– Ладно, хватить прятаться, давай вылезай!… Ты же не в прятки играть ко мне явился!
Я растерялся: «Как он может меня видеть, если я сам себя не вижу?…» – но оказалось, что блондин обращался вовсе не ко мне.
Не успело эхо его голоса вернуться, отразившись от высокого свода пещеры, как в воздухе зазвенел радостный и в то же время какой-то нервный смех. Прокатившись под сводами, он замер, а в темном углу пещеры, прямо из ничего, возник второй мужчина. Он был ярко освещен, казалось, свет, собравшись со всей пещеры, сгустился над этой фигурой. Едва бросив на него взгляд, я поразился, насколько он был похож на писавшего. Словно дух этого мира затеял игру с не поднимавшим головы писателем, вылепив его полное подобие. Только волосы вновь появившегося были цвета воронова крыла, а точно такой же, как на блондине, балахон – яростно белым. Мужчина шагнул к хозяину пещеры.
– Я просто хотел немного за тобой понаблюдать… брат… – громко и выразительно сказал появившийся.
– Скажи лучше – подсмотреть, – тут же спокойно ответил блондин.
Брюнет снова заразительно расхохотался. В этот момент писавший поднял наконец голову и удовлетворенно произнес:
– Ну вот я и закончил…
Длинное, красивое, изысканно изогнутое перо в его руке вспыхнуло ярким пламенем и исчезло, а писавший слегка потряс опустевшими пальцами, словно стряхивал с них серый налет пепла.
– Все пишешь, брат?… – звонко спросил вновь прибывший. – И как тебе не надоест эта никчемная писанина. С твоими способностями… и возможностями… можно было бы заняться и какими-нибудь более серьезными делами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});