Я не смогла найти ответы на эти вопросы. Но мне хотелось иметь веру в будущее. Склоняя голову перед поспешным поступком брата, я хотела верить, что его страшная жертва была ненапрасной.
Забыв о себе, он встал между народом и императорской четой; он попытался спасти своих правителей вопреки их воле. Смогут ли они когда нибудь это понять?
Мои мысли перенеслись в Царское Село. Я представила императрицу, склонившуюся над кроватью внезапно заболевшего сына. Распутин без конца твердил: «Пока жив я, жив и царевич». Что могла она чувствовать по отношению к тем, кто отнял у нее единственный источник надежды? И, несмотря на то, что сейчас я испытывала к ней неприязнь, мое сердце понимало ее страдания.
Мысли перескакивали с одного на другое. На меня нахлынули патриотические чувства, по–юношески легкомысленные, недальновидные. Нужно положить конец тому, что происходит в России, тому, что ведет страну к разрушению, изжившему себя режиму.
Но как же Дмитрий? Какие доводы заставили отправить его на персидский фронт? Сколько продлится его ссылка? Кто защитит его от мести распутинских приспешников?
Собрав вещи, Дмитрий вернулся, и мы в сотый раз взвесили и обсудили обстоятельства его отъезда. Судя по всему, единственным человеком, который мог повлиять на императора, была его мать. Другие члены семьи исчерпали все средства убеждения. Мы решили, что я проведу пару дней в Царском Селе, а потом поеду в Киев, где в то время жила вдовствующая императрица Мария Федоровна, руководя работой Красного Креста. По дороге заеду в Москву к тете Элле.
Я страстно желала продолжить начатое Дмитрием дело и чувствовала, что ему будет легче переносить изгнание, если он будет знать, что кто то защищает его интересы.
За обедом мы старались говорить на другие темы и не задерживаться на терзавших нас мыслях. После обеда за Юсуповым приехал молодой капитан, преподаватель Пажеского корпуса, чтобы сопроводить его на вокзал. Мы все вышли в холл, чтобы попрощаться. Капитан ждал на площадке, явно чувствуя себя неловко.
Феликс надел свою серую солдатскую шинель и попрощался с нами. Мы обнялись. Феликс спустился по лестнице в сопровождении капитана, и входная дверь с тяжелым стуком захлопнулась за ним.
Мы вернулись в комнату. Дмитрий стал перебирать бумаги в ящиках своего стола. Он достал несколько больших фотографий очень красивой женщины и задумчиво рассматривал их, выбирая, которую из них взять с собой; но все они были слишком большими, и он, вздохнув, положил их обратно в ящик. Его руки машинально прикасались к знакомым с детства предметам. Наконец, его взгляд остановился на акварельном портрете нашей матери в кожаной рамке. Потом он встал и медленно обошел комнату. Я молча следила за его движениями и направлением его мыслей. Мы оба понимали, что он никогда больше не увидит этих вещей.
Кто то постучал в дверь. Вошел камердинер брата с небольшой квадратной коробочкой из некрашеного дерева.
— Ваше императорское высочество, это только что принесли для вас, — смущенно произнес он.
— Что это? Дай мне, — сказал Дмитрий.
— Я не знаю, что там. И не отдам. Я принес только показать; вдруг там что нибудь опасное…
— Бомба? — рассмеялся Дмитрий. — Дай сюда, я посмотрю.
Камердинер осторожно вручил коробку Дмитрию.
— Не трясите ее, не дай Бог, взорвется…
Мы внимательно осмотрели ее со всех сторон. Дмитрий взял перочинный нож и прикоснулся лезвием к крышке.
— Нет, нет, не делайте этого, ради всего святого! — испуганно воскликнул слуга. — Позвольте, я сам ее открою.
Дмитрий поднес коробку к уху, встряхнул ее и, убедившись, что в ней нет ничего страшного, отдал камердинеру. Тот ушел и вернулся через несколько минут с еще более смущенным видом. На дне коробки, аккуратно упакованный в вату и салфетки, сверкал голубой эмалью сербский орден. Это маленькое происшествие на время отвлекло нас от мрачных мыслей.
Час отъезда неумолимо приближался. Несмотря на запрет, я решила проводить брата на вокзал. Два наших дяди, великие князья Николай и Александр Михайловичи, обещали поехать с нами. Они появились за несколько минут до полуночи.
Пора было выходить из дома. Дмитрий бросил последний взгляд на родные стены, потрепал любимую собаку и надел шинель. Все слуги собрались в холле. В памяти отчетливо возникли многочисленные сцены прощания, такие грустные и такие похожие.
Многие слуги тихо плакали. Адъютант Дмитрия громко всхлипывал, и слезы падали ему на грудь. Мы спустились вниз и сели в машину.
Дверь закрылась. Мы ехали по ночным пустынным улицам. Подъезжая к вокзалу, увидели, что вся площадь расчищена и окружена полицией. Сам шеф полиции открыл дверцу нашей машины, но не сказал ни слова при виде меня или наших дядей, приехавших на другой машине.
Мы молча проследовали за ним на платформу. Стоял жгучий мороз. Кружилась снежная поземка. Перед нами стоял поезд — паровоз и три вагона. По все длине поезда растянулись высокие жандармы, окружив нас плотным полукругом. Кроме них, на вокзале никого не было.
Непривычная обстановка, полная тишина, тускло освещенная станция придавали трагизм ситуации. Мы сбились в кучку и ждали.
Взволнованный начальник вокзала подошел к Дмитрию. Он явно хотел с ним поговорить, но не осмеливался.
Решившись, наконец, он испросил позволения сказать несколько слов. Потом я узнала, что он предложил перевести поезд на боковую ветку после его выхода со станции — тогда Дмитрий сможет выпрыгнуть из вагона и бежать.
Охрана попросила брата войти в вагон. Мы обнялись и перекрестили друг друга. Он сел в поезд, который медленно тронулся. Еще долго сквозь слезы я видела руку Дмитрия в белой перчатке, машущую фуражкой.
Я больше не могла думать и двигаться. Чья то рука подхватила меня под локоть и увела с платформы. Я пришла в себя только в машине, когда мы подъезжали к дому, где меня ждала мадам Лейминг.
Мы провели ночь вдвоем в огромном, опустевшем доме и проговорили до рассвета. Наутро я увидела, что часовые так и стоят на своих постах, охраняя пустые комнаты. О них попросту забыли. Я с большим трудом дозвонилась до командующего, и после этого часовых отозвали.
Я начала составлять план действий и быстро обнаружила, что те, на кого я могла рассчитывать, мне не помогут. Их высокопарные фразы оказались пустым звуком. Предмет их беспокойства исчез. Все было кончено. Не зная, в какую сторону подует ветер, они попрятались по углам. Я оказалась в изоляции.
Однако смельчаки все таки не перевелись. Одним из них был председатель Думы Родзянко. У нас была долгая беседа. Днем я уехала в Царское Село.