дискуссионными материалами, попавшими и не попавшими в печать, но ставшими теперь доступными, нетрудно представить, какие настроения царили тогда и в агрономической среде, и у научной общественности. Особенно интересны с этой точки зрения доклады и выступления самого Николая Ивановича, его сторонников и оппонентов, дающие представление о том, как складывалась в первой половине XX века обстановка в биологии и насколько сложным это время было для Вавилова как директора ВИРа и президента ВАСХНИЛ, а также для его учеников и последователей.
Надо иметь в виду, что в конце тридцатых годов решался вопрос о проведении в Москве VII Международного генетического конгресса, в котором Вавилов и все советские генетики были очень заинтересованы, они рассчитывали в ходе него преодолеть негативное отношение к науке о наследственности. Отсюда призыв Вавилова к взаимному уважению и экспериментальной проверке спорных положений, а не пустым спорам не по существу. Однако призыв этот ожидаемого отклика не получил. Письма ученого убедительно говорят о том, что автор не боялся острых дискуссий, он мог защитить свои теоретические положения, но хорошо понимал опасность дискуссий по генетике в то время из-за неподготовленности людей и старался удержать по крайней мере научных сотрудников ВИРа от чисто теоретических бесплодных споров.
Но избежать противостояния не удалось.
Стенограмма заседания в президиуме ВАСХНИЛ, состоявшегося 23 мая 1939 года, может служить наглядным примером. Вот Н. И. Вавилов тонким пером внес исправления в свои тексты: выправил опечатки, ошибки, искаженные окончания слов, а его оппоненты Г. Н. Шлыков и Н. И. Нуждин вписали большие вставки: первый добавил пять страниц замечаний к отчету Н. И. Вавилова, о которых Николай Иванович, по-видимому, и не знал: никаких пометок, сделанных его рукой, на них нет. Нуждин тоже сделал добавления. А еще к стенограмме приложена «покаянная записка» некоего С. П. Хачатурова, адресованная лично президенту ВАСХНИЛ академику Т. Д. Лысенко с уверениями в том, что он, Хачатуров, посланный Лысенко в ВИР в качестве заместителя директора института, отчета Вавилова прежде не видел и прочитал его только в Москве перед началом заседания, поэтому и ответственности за его содержание нести не может.
В защите своих научных позиций Н. И. Вавилов был тверд и последователен. Об этом лучше всего свидетельствуют стенограммы его лекций по истории развития генетики, прочитанные аспирантам и молодым специалистам Института генетики АН СССР зимой 1938 года. Они были по существу последней попыткой ученого удержать от беспредметных споров и рассуждений, от бессмысленных, не имеющих под собой научной основы, экспериментальной базы, хотя бы работавшую вокруг него молодежь.
Вопрос об отношениях генетики и селекции, обсуждавшийся учеными на протяжении нескольких десятилетий, особенно остро ставившийся в дискуссиях 1936 и 1939 годов, Вавилов в лекциях обойти не мог. Он убедительно доказывает, что за первую треть XX столетия «царившие в селекционной практике традиции немецкого методического непрерывного отбора и неразличения унаследуемой и неунаследуемой изменчивости естественным путем под влиянием генетики, давшей в это время крупные обобщения», отступили, и «совершенно без всяких дискуссий селекционеры-практики были вынуждены принять основные положения Менделя», ибо те явились «единственной фактически теорией гибридной наследственности, только они по существу и давали возможность подойти к запутанным явлениям гибридизации и скрещивания» (Архив РАН. Ф. 201. On. 1. Д. 106. Л. 49). В доказательство этого положения Вавилов рассматривает классические работы Биффена, показавшего на хлебных злаках полную применимость законов Г. Менделя, а также приводит пример деятельности крупных селекционных учреждений, таких как Свалефская селекционная станция в Швеции и известная семеноводческая фирма Вильморенов во Франции.
«Генетика становится, таким образом, научным фундаментом селекционной практической работы, — подчеркивает ученый, — и в то же время сами селекционные станции становятся источником генетических знаний, проверяя установления генетики на различных объектах».
Е. Н. Синская, научный сотрудник ВИРа, вспоминает, как работники института, обеспокоенные нападками на Вавилова, весной 1939 года написали письмо председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову; он принял руководство ВАСХНИЛ, и встреча продолжалась довольно долго. В институт приехала специальная комиссия, однако никого из писавших на месте не застала: все были в разъездах, на посевной. Зато побеседовали со Шлыковым и Шунденко. Затем гости попросили провести их к директору, который в тот момент, как пишет Синская, был рад, что получил наконец посылку с семенами каких-то редких ячменей. И на вопрос прибывших, как идут дела, Николай Иванович ответил: «О, великолепно! Вот какие ячмени получил. Сейчас вам покажу». Члены комиссии попытались намекнуть, что у него, мол, какие-то неприятности. «Пустяки! — ответил он. — Вы лучше посмотрите, что за ячмени!» И Молотову комиссия, конечно, доложила, что дела у Вавилова в институте идут хорошо, чувствует он себя превосходно, а профессора зря нервничали и писали письмо.
Понимал ли Вавилов, насколько серьезно его положение как директора ВИРа и вице-президента ВАСХНИЛ после дискуссии 1939 года? Очевидно, да, но о твердой решимости ученого защищать и развивать то направление в биологии, которое он возглавлял, свидетельствует его письмо к академику, философу М. Б. Митину, отправленное после дискуссии, на которой Митин председательствовал как редактор журнала «Под знаменем марксизма». Это письмо явилось поводом для сторонников Т. Д. Лысенко составить в ЦК ВКП(б) сообщение, имеющее характер прямого политического доноса. И — сыграло трагическую роль в судьбе великого биолога XX века.
Э. Д. Маневич в очерке «Такие были времена…» (ВИЕТ. 1998. № 2. Стр. 121) вспоминает свою поездку в 1958 году в город Петрозаводск, где она работала еще до войны, и встретилась там, в бывшей своей квартире, с сотрудницей Петрозаводского университета, тоже биологом, учившейся в Ленинградском университете при И. И. Презенте и у него непосредственно. Узнав это, автор очерка не смогла удержаться от восклицания:
— Как, у этого подонка училась?!
И в ответ неожиданно услышала:
— Но при чем тут Презент? Такие были времена…
Да, такие были времена. Этим часто объясняют поведение многих и многих… Но ведь в тех же условиях честно работали, а не писали доносы большинство научных работников «Вавилонии» Николая Ивановича Вавилова.
ПОБЕДА ЛЫСЕНКО
И ТОРЖЕСТВО ТЕОРИИ ВАВИЛОВА
Урон, нанесенный генетике и смежным биологическим наукам, начал сказываться очень скоро, ибо были обезглавлены ведущий биологический центр страны, работавший, кстати сказать, с наибольшей научной отдачей, а также университетские кафедры генетики. По сути дела прекратилась подготовка столь нужных стране высококвалифицированных специалистов в этой сфере, даже Институт генетики АН СССР возглавил Трофим Денисович Лысенко — «главный агроном Наркомзема СССР», как его подчас называли. Генетика, как наука, фактически оказалась «под замком» у политиков.
В журнале «Science» в 1943 году американский генетик, профессор Колумбийского университета Л. Денн сделал обзор достижений советской генетики, совершенно не коснувшись идей и положений, развиваемых Т. Д. Лысенко и его сторонниками.
Генетик, профессор из Гарварда Г. Сакс вскоре выступил с