отделки, сейчас приспособленный под жилье и разгороженный клетушками, как бы предвещает нарядные и пышные хоромы на Выксе. Однако как раз этого не было; чем дальше от центра к периферии, тем, по-видимому, ярче и шире развертывалось искусство — здесь же, на самих заводах, архитектурные памятники скромны и непритязательны. Впрочем, многое ушло отсюда совершенно. Так, не сохранился громадный деревянный театр — одноэтажное здание довольно бесстильной архитектуры 30—40-х годов, с затейливой башенкой, заключавшее в себе почти равный [нрзб.] зрительный зал, нарядно убранный лепниной, и прекрасно оборудованную сцену. Шепелевский театр, незадолго до сломки запечатленный на политипажах, напечатанных в “Ниве”, гремел на всю округу. Занятия с крепостными актерами и в особенности актрисами, заботы об усовершенствовании оркестра, хора, декорации, для исполнения которых приглашались специальные художники, — все это развивалось на Выксе благодаря непомерным баташёвским капиталам. В руках одного из Шепелевых роскошным цветком распустилась эта театральная “затея” на фоне совсем иной, тут же рядом находившейся заводской действительности. Просуществовав недолгое время, театр закончился накануне крестьянской реформы. И только воспоминания современников, колоритные рассказы и анекдоты, да могильные камни выксуненского кладбища над захоронениями некоторых из артистов являются теперь единственными документами этой своеобразной страницы русского помещичьего театра, не прошедшей, однако, бесследно, ибо именно она, бесспорно, повлияла на творчество Сухово-Кобылина[156], одного из лучших русских драматургов.
Среди старых русских городов, городов-музеев с основавшейся уже много лет жизнью, бесспорно, не последнее место принадлежит Мурому. К старым удельным княжеским гнездам — Старице, Угличу, Юрьеву-Польскому, Переяславлю-Залесскому с его старинной, до сих пор еще целой Рыбацкой слободой, Ростову Великому, своеобразному русскому аббатству, — примыкали еще некогда имевшие значение крупных торговых центров и города, находящиеся на волжско-окской артерии, Калуга, Гороховец, Кострома, Плёс, Рыбинск, Тверь, Муром — все эти места дают редкий подбор памятников архитектуры и быта. Целые комплексы древних русских домов в Гороховце, важнейшие памятники столь редко где сохранившегося гражданского зодчества XVII века, особняки купечества в Замоскворечье и Плёсе, относящиеся к XVIII столетию, такие же дома ампирной эпохи в Калуге, Костроме, Рыбинске и Муроме развертывают целую цепь в эволюции провинциального русского зодчества, возникшего на торговые деньги. А рядом с хоромами, палатами, домами высятся церкви, своеобразная дань очищения от земных интересов, десятина Богу, где именно в силу этого все подчинено возвышенной религиозной идее и сопровождающему ее воплощенному искусству. Так возводили в городах и усадьбах купцы, откупщики и предприниматели, очищаясь от грехов, от борьбы за наживу [нрзб.], орловские, костромские и многие другие храмы, делая одновременно крупные вклады в сокровищницы монастырей, в которых вечное успокоение находили эти неутомимые деятели.
В живописном Муроме, раскинувшем свои постройки по зеленому откосу Оки, сохранились эти храмы и церкви, шатровые XVI века, пятиглавые XVII века, купольные классические наряду с древними монастырями, укрепленными стенами и башнями; кругом стоят еще опустелые дома-усадьбы купечества, расположенные вдоль берега. Каждый из них стоит на высоком фундаменте, где за железными дверями, теперь закрытыми уже много лет поржавевшими болтами, находились кладовые и амбары. Вверху же, с видом из окон на окские просторы, на реку и заливные за ней луга, с синеющим вдали лесом, находились жилые комнаты, верно, в духе тех, что запечатлены на картинах Федотова, на иных интерьерах наивных и [нрзб.] живописцев арзамасской и венециановской школ[157]. Дальше в гору, в сторону города, шли сады, с баней, хозяйственными постройками, может быть даже беседкой, а вниз по откосу, к реке, — настил из досок, мостки, приводившие к пристани, куда причаливали собственные баржи и лодки. По этим доскам перетаскивали в склады сильные и загорелые крючники — как и теперь еще кое-где на Волге — листовое железо, мешки с мукой и крупами, лес; с грохотом вкатывали по дощечкам бочки с рыбой, маслом. Здесь пахло дегтем, пенькой, просмоленными досками и речной свежестью. А из кладовых под домом, занесенные в реестры и торговые книги, шли товары в город, в лавки рядов, где столетиями пользовались все теми же весами и гирями; сюда в базарные дни на торговую площадь съезжались из окрестных сел сотни телег с сеном, горшками, щепным товаром, холстами, яйцами и медом, сюда гуртами и в одиночку пригонялся скот, привозили птицу. Пестрые толпы шумящих людей, лошади, назойливые мухи и золотистая пыль в жаркие дни, непролазная грязь в осеннюю распутицу сопровождали эту исконную, веками сложившуюся картину жизни русского торгового города.
И как всегда, не в самом городе, а в его окрестностях сосредоточены были усадьбы — жилища дворянства. Муромский музей, с его картинами старых мастеров, иностранных и русских, среди которых красуется превосходный рисунок Брюллова к “Последнему дню Помпеи”, — этот музей с его превосходной библиотекой обязан в значительной степени своим происхождением вещам из соседнего уваровского имения. Частью в той усадьбе, частью в подмосковной Поречье накапливали владельцы в течение почти целого столетия древности Греции и Рима, археологические находки в южных русских городах, в Крыму, на Кавказе, тщательно подбирая литературу, русскую и иностранную. В уютных, со вкусом обставленных музейных комнатах нашли себе приют многие вещи и милые мелочи усадебной обстановки* (* Далее, до конца рукописи, текст автором написан карандашом (Сост).).
Целых три монастыря — Благовещенский, с раками святых муромских князей — Константина, Федора и Михаила, Троицкий женский, основанный купцом Борисовым, с богатыми вкладами царя Алексея Михайловича, и Благовещенский[158] — украшают город своими старинными нарядными постройками XVII века. Высокие шатровые колокольни, каменные крыльца с висящими арками, церкви и храмы с бесконечно разнообразными наличниками окон, поясами орнаментальных фризов и изразцовых полос, белые ограды с башнями — декоративные пережитки прежних грозных стен и укреплений — все это в зелени деревьев, плодовых садов, темных кладбищ создает неповторимую картину, прекрасно вскрывающую истинно пейзажную сущность русской архитектуры XVII века не только в ансамбле монастыря, княжьего двора, боярских хором, но и в каждом отдельном здании, каждой церкви, прихотливо облепленной приделами, галерейками, крыльцами, слитыми с колокольнями, стенами, воротами. В древних постройках муромских монастырей — целый клад богатых и разнообразных форм декоративной русской архитектуры XVII века. Между ними — белые дома в тиши заглохших садов. Поросшие травой улицы, телеги у коновязи базарного трактира. От зданий и лошадей вытянулись по земле бесконечные тени. Золотые снопы заходящего солнца темной молнией прорезают невидимые в полете стрижи; их тени чертят мгновенные зигзаги на колоннах колоколен, на белых стенах храмов и домов.
И снова река, величественная и спокойная, широкая, то синей, то серо-стальной полосой несущая через песчаные мели, мимо старых сел