“Нерасстанкино”, круглый “Храм Цереры”. Тем не менее окончательного отказа от продолжения работ не следовало, и дворцовое ведомство на первых порах поддерживало, как умело, недостроенную усадьбу. В истории русского искусства, в частности в области искусств декоративных, осталась недописанная глава. Утрата тем более прискорбная, если предположить, что ведь и внутренние отделки комнат и залов с наполняющей их мебелью, утварью, осветительными приборами должны были быть выполнены в том же, псевдоготическом вкусе, исключительно бедно проявившемся именно в области предметов обстановки. Новое формотворчество Баженова и Казакова на этом поприще сулило чудесные, пусть стилизованные и гибридные, переживания интерьерных декораций в духе феодального средневековья.
Павильон “Миловид” в Царицынском парке. (Сгорел в 1989 г.). фото начала XX в.
И тем не менее даже в руинированном своем состоянии Царицыно всегда привлекало внимание, вероятно, подкупая своей одичалостью, романтичностью людей первой половины XIX века. Каждый путеводитель по Москве, многие писатели и сочинители, в том числе Тургенев, отводят место описанию покинутой усадьбы Екатерины II, окружая ее ореолом таинственности и легендарности. А позднее, в эпоху начавшихся художественно-исторических изысканий, царицынской псевдоготике посвящается ряд статей и работ как местного, так и более общего значения, работ, привлекших на место лакун, подобно черновикам по недописанному роману, интереснейший сохранившийся в архивах чертежный материал.
Конечно, усадьба не нуждается в повторном описании; лишь некоторые частности, мысли по поводу возникают при ретроспективном путешествии в галерею видов ее, запечатленных памятью.
Всякий готический европейский замок, аббатство, монастырь, являясь результатом в течение многих лет обраставшего организма, рисуется ансамблем живописно сгруппированных построек. Он входит составной определяющей частью в пейзаж, но, конечно, не оформляет его, как архитектура ренессанса и барокко. Поэтому в высшей степени интересно, что возрождение пейзажного понимания архитектуры, которое обычно сопоставляется с настроениями и вкусами конца XVIII века, с эпохой сентиментализма, что это возрождение ландшафтного понимания далеко не всецело принадлежит классике, с ее “аркадским” пейзажем, опоэтизированным Гёте, Руссо, Ганнертом, Кигельхеном, Гейнсборо и многими другими мастерами кисти и слова. Тип английского парка в духе Эрменонвиля, садов Трианона, Павловска, Гатчины появляется много раньше, на “вторых путях” искусства. Это наблюдение равно относится не только к Западу, где примером тому могут служить в Англии знаменитые сады Кью, планированные и украшенные Чемберсом, но и к России, где каждая псевдоготическая усадьба, остающаяся еще в отдельных постройках замаскированным барочным организмом, в целом в комплексе своих сооружений, в их взаимном расположении, в отсутствии даже единой точки восприятия и рассмотрения избегает в большинстве случаев каких бы то ни было намеков на симметричность, архитектурное равновесие частей именно в области общих планировок и композиций. Действительно, только расположение дворцов в Яропольце и Петровском дворце подобны тем, что так типичны для всего барочного стиля. Но уже все парковые сооружения гончаровской усадьбы, все постройки в Марьинке Бутурлиных, в Красном Ермоловых Рязанской губернии, в Тишкове-Спасском Собакиных, наконец, в Царицыне — целиком порывают с принципом архитектурности; каждая постройка или группа их в своем как бы случайном соединении друг с другом задумана прежде всего как привлекающий взор пятно краснокирпичной или белокаменной кладки. Подставив на место псевдоготических сооружений дворцы, павильоны и беседки классического характера, нетрудно получить типичную картину усадебного ансамбля в духе классицизма, во вкусе пейзажного английского парка. Этот принцип живописности, по-видимому, так глубоко внедрен в псевдоготику, что иные сооружения как бы совершенно теряют свое материальное тело, представляясь глазам как ажурная, прозрачная, нарисованная декорация. Так отчасти воспринимаются многие здания в садах Яропольца, так же как и некоторые постройки в Царицыне. В частности, это относится, конечно, к галерее и воротам, соединяющим дворец и Хлебный дом. Архитектура, прорезанная арочками, лопатками, люкарнами, раздробленная пинаклями, зубцами, какой-то каменной гусеницей залегшей аркой ворот, воспринимается точно филигрань, залитая разноцветной эмалью — красным кирпичом, белыми пятнами украшений, зеленью листвы и лазурью неба в разрывах и отверстиях каменного кружева. Такой декорационный, бутафорский характер сопровождает многие постройки псевдоготического вкуса — торговые ряды в Калуге, мосты Царицына — и сохраняется в полной мере и впоследствии, в эпоху николаевской ложной готики, в хозяйственных сооружениях Суханова и Осташова, плоскостных постройках, как бы совершенно лишенных глубины.
Еще одна черта русской псевдоготики превосходно иллюстрируется на примерах Царицына. Это мелкая, дробная геометричность архитектурной декорации. Конструктивный ажур европейской готики заменяет здесь этот своеобразный убор архитектуры здания. Часто применяющаяся муфтированная колонна разбивает столб на ряд чередующихся цилиндров и полукубов; оконные прорезы варьируют дуги кругов и овалов, иногда соединяя их в сложные узоры; кубики, пирамиды и шары — излюбленные формы всевозможных венчающих украшений, в то время как квадраты, ромбы, треугольники, круги углубленными впадинами образуют своеобразные пояса-фризы. Декорация эта принципиально остается барочной, то есть трехмерной, выступающей, богатой живописной светотеневой игрой, но она лишена элементов пластичности; это не украшающая скульптура, а подставленный на ее место набор геометрических форм.
Небезынтересно и другое, классическое лицо царицынской усадьбы. В беседках и павильонах, к которым следует еще причислить искусственную башню-руину, сооружение, пожалуй, вовсе не имеющее стиля, — кристаллизовалось то, что [нрзб.] созревало в классической струе творчества Баженова, превалирующей в последнюю эпоху его деятельности. “Храм Цереры” — эта чудесная, гармонично спропорционированная беседка-ротонда — завершение тех исканий, которые наметились в аналогичных, еще гибридных сооружениях Михалкова. Павильоны “Миловид” и “Нерасстанкино", приписываемые Еготову, дают тот едва ощутимый и трудно определимый вариант классической архитектуры, который, имея множество себе подобных построек в усадьбах — в Черёмушках, Знаменском-Губайлове, Райке Глебовых, в Нескучном, Яропольце, — создает наделенный каким-то налетом провинциализма вариант классики, который так типичен для усадебного зодчества и так ощутимо все же отличен от подобных же сооружений в парках Павловска и Царского Села.
Как обычно, эти колонны, арки и купола в своих всегда новых и разнообразных сочетаниях рассчитанные на зеркальное отражение в прудах, составляющих одно из главных украшений заброшенной, романтической усадьбы, прудах, где еще недавно плавали лебеди и до сих пор временами вылавливаются рыбы с кольцами, продетыми в них еще во времена Екатерины...
Быково
Постройками в Царицыне ведал Измайлов; находясь в тесных деловых отношениях с приглашенными для возведения царской усадьбы архитекторами, он, естественно, обратился к ним, отстраивая одновременно для себя уютную, с большим вкусом украшенную отчасти еще уцелевшую до наших дней усадьбу села Быкова, в нескольких верстах ниже по Москве-реке. Снова не прямыми свидетельствами, а лишь характером архитектурного почерка узнается здесь авторство двух первейших московских зодчих, Баженова и Казакова.
Дворец Воронцовых-Дашковых в усадьбе