После того как я отпустил длинноухого, он, издав лошадиное веселое ржание — друг называется, — помчался к кобылкам под перестук собственных копыт, а я остался стоять на лужайке возле дороги, уперши руки в бока и рассматривая с легкой ненавистью единорожиц, так легко отнявших у меня друга.
Его появление было встречено с восторгом, лошадки принялись кружиться вокруг жеребца и издавать веселое ржание. Нет, конечно же, я его понимал, я бы на его месте тоже легко угодил в расставленную ловушку — самцу всегда сложно бороться с искушениями, особенно если у него недостаточно стойкие моральные принципы, а какие моральные принципы, спрашиваю я вас, могут быть у коня? Сплошные условные и безусловные рефлексы. И если его не били копытом в нос все лошадки, к которым он только хотел приблизиться, у него вряд ли развилось чувство осторожности в общении с противоположным полом. Так что для обмана, одурманивания, приведения в бессознательное состояние длинноухий был идеальным клиентом. Я почувствовал сильный укол совести где-то в области сердца: я должен вытащить его из неприятностей. В некотором роде я был ответственен за то, что он попал в лапы… под копыта… в путы… коварных единорожиц.
«Уничтожить их прямо сейчас огненными знаками, вступить с ними в схватку и отбить длинноухого?»
Я сурово сдвинул брови и решительно двинулся к ним, как истинный солдат справедливости рассматривая все варианты дальнейшего развития событий.
События, между тем, пока развивались вполне мирно. Лошадки скакали вокруг длинноухого, он блаженно озирался, не в силах выбрать из них какую-то одну… Я приблизился и остановился. Две единорожицы мигом оценили обстановку, покинули длинноухого и принялись скакать вокруг меня, делая странные движения гривастыми шеями.
Моему коню это не очень понравилось, он уставил в мою сторону красноватый глаз и некоторое время обозревал возникшие непотребство. Потом его внимание переключилось на тех лошадок, что остались возле него, и он стал скакать вместе с ними. Они помчались куда-то по полю… Единорожицы, бывшие рядом со мной, тоже стали прыгать, приглашая меня принять участие в этой веселой игре, но меня было довольно сложно очаровать лошадиными прелестями, к тому же я все еще подозревал какой-то подвох. С опасением поглядывая на их острый рог, торчавший точно в середине лба, я решительно отодвинул их в стороны и проорал длинноухому:
— Эй ты, иди сюда!!! Тпру… Тфру… Тьфу ты…
В этот момент до них, видимо, дошло, какую ошибку они совершают. Когда, вдоволь наоравшись, я понял, что коня мне таким образом не подманить, и обернулся, передо мной стояли две необычайно красивые барышни, одетые в серые сарафаны. Их прямые пепельные волосы падали на худые плечи, у одной я заметил серебряную нить, вплетенную в пышную шевелюру.
— Опа, — сказал я, хотя чего-то такого ожидал, — здрасьте, сударыни…
— Здрасьте, сударь, — нараспев повторила одна из них, чем в немалой степени напомнила мне дрофу.
Фигуры их были почти недвижимы, а глаза смотрели со странным выражением, как у бойцов, которые только кажутся расслабленными, а на самом деле готовы в любой момент совершить прыжок, стоит их противнику двинуться.
— Ну что замерли? — спросил я, решив, что правильнее было бы поддерживать с ними нейтральные, ни к чему не обязывающие отношения. — Давайте знакомиться… Меня зовут Жак.
— Я — Балалия, а это моя сестра Тутулия… — единорожица приложила руку к груди и слегка поклонилась, сестра повторила этот странный жест.
— Ну вот и прекрасно, — сказал я, — теперь мы хорошо знаем друг друга. Я и мой друг, конь, мы направлялись по важному делу, когда вы появились…
Они прервали мою пространную речь, когда вдруг звонко рассмеялись, словно серебряные колокольчики зазвенели.
— Отлично, — сердито пробормотал я, — вам кажется очень смешным, что мы опоздаем, придем по делу вовсе не вовремя…
— Пойдем с нами Жак, — вдруг сказала Балалия, — мы покажем тебе, как мы живем в нашем Городе единорогов…
Тутулия приблизилась и взяла меня за руку. От нее исходил едва ощутимый пряный аромат, и у меня мгновенно закружилась голова. Потом лужок, рощица и дорога стали вращаться, сделавшись туманными и едва различимыми за пеленой неземного покоя и доверия. Я послушно последовал за ней. Балалия подбежала и просунула ладонь в мою левую руку. Медленно мы побрели в сторону рощицы, я перебирал ногами, словно во сне, длинноухого я видел сквозь, туманную дымку, он прыгал и веселился, в то время как я брел в сопровождении единорожиц по правую и левую руку на заклание… На заклание?! НА ЗАКЛАНИЕ!!! Я вдруг пришел в себя, едва не подпрыгнул, оттолкнул их и яростно выкрикнул:
— Вы что это?! Куда это мы идем?
— Успокойся, милый. — Тутулия попробовала погладить меня по лицу, но я резко отпрыгнул. — Ну что ты? — Тутулия сделала шаг ко мне, протягивая ладонь. — Мы просто хотим показать тебе, как мы живем…
— А зачем мне смотреть, как вы живете, — с подозрением сказал я, — я вовсе не хочу это видеть…
— Может быть, ты не хочешь быть единорогом? — со скрытым страхом спросила Тутулия, ее пальцы все еще тянулись ко мне, а голос был таким напевным, словно она пыталась меня загипнотизировать.
— Единорогом, это еще что за чушь?! — Я сердито взирал на девушек. — Конечно не хочу.
Тутулия вскрикнула и закрыла лицо руками, Балалия повела себя менее истерично, и все же ее лицо стремительно побелело.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не говори так больше, нас может услышать Эпирукий, он не простит нам промаха… Я не знаю, как получилось, что на тебя не подействовали наши чары…
Про себя я возблагодарил небеса за ведьмины снадобья, которые так изменили мое тело, что я мог теперь не опасаться всяких чар физиологического характера, исключая, к сожалению, а может быть, к счастью, — только половое влечение.
— Да уж, для меня надо что-нибудь посильнее ваших чар, — самоуверенно заявил я. — А кто такой этот ваш Эпиногий…
— Эпирукий, — в ужасе поправила меня Балалия. — Пожалуйста, больше не коверкай его имя, а не то он явится, и всем нам будет плохо… Сестры… — крикнула она лошадкам, занятым охмурением длинноухого.
Сестры повернули к нам свои умные лошадиные морды и мгновенно покинули моего приятеля, устремившись к нам. Как покорный осел — сходство подчеркивала длина его розовых ушей, — мой конь поплелся за ними, не отрывая ни на секунду восторженную физиономию от их пышных крупов. Как я его понимал! Когда две оставшиеся лошадки вдруг приняли человеческое обличье, длинноухий в ужасе заржал, встал на дыбы и ударил воздух копытами, потом он стал пятиться назад, его задние конечности подогнулись, и он уселся на землю, озадаченно и грустно разглядывая меня и четырех пепельноволосых дамочек, составлявших мое окружение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});