мы поскакали рядом, при чем я держал его левой рукой за плечо.
Вдруг русский поднес руку ко рту. Я немедленно схватил его за горло, а его лошадь в это время рванулась вперед. Всадник остался у меня в руках. Виолетта остановилась. Первый ко мне подскакал гусарский сержант, мой незабвенный Удэ. Это был старый солдат, который мигом сообразил, о чем я хлопочу.
— Держите его крепче, полковник, а остальное я сделаю, — сказал он.
Удэ вынул нож и сунул его в стиснутые зубы русского. Тот должен был открыть рот. Мы вытащили оттуда небольшой клочек бумаги и я отпустил тогда офицера. Он с отчаянием глядел на клочок бумаги, который ему не удалось проглотить. Руки у него сжимались, словно он собирался наброситься на меня с кулаками; когда я стал извиняться за грубость моего обращения с ним, он успокоился и, пожав плечами, добродушно усмехнулся.
Когда офицер откашлялся и окончательно пришел в себя, я спросил у него:
— Как вас зовут?
— Алексей Бараков, — ответил он на прекрасном французском языке.
— Ваш чин и полк?
— Я — капитан, служу в Гродненском гусарском полку.
— Что это за записка, которую мы отобрали у вас?
— Это записка к моей невесте…
— Которую зовут, — ответил я, — гетманом Платовым. Простите, милостивый государь, но я понимаю, что это важный документ. Вы везли его от одного генерала к другому. Об'ясните мне немедленно, что в нем содержится.
— Прочтите сами — тогда узнаете.
Но, к сожалению, я не знал русского языка. Письмо, захваченное мною, состояло всего из одной строки и если ее написать нашими буквами, то выходило:
Pust franzuzy prichodiat v Minsk, my gotovy. (Пусть французы приходят в Минск, мы готовы).
Я старался проникнуть в смысл этой непонятной для меня тарабарщины, но все мои усилия были напрасны. Затем я передал письмо моим гусарам, но они тоже ничего не поняли. Польские уланы были совсем неграмотны. Один их сержант умел читать и писать, но он был уроженец Восточной Пруссии и ни слова не знал по-русски.
Я прямо с ума сходил при мысли о том, что не могу разгадать важной военной тайны, от которой зависит, может быть, судьба нашей армии. Я снова стал упрашивать пленника об'яснить нам смысл записки и даже обещал отпустить его на свободу, если он исполнит мою просьбу. Но русский офицер только улыбнулся.
— По крайней мере, скажите, как называется эта деревня? — спросил я.
— Это Доброво.
— А этот город — Минск?
— Да, это — Минск.
В таком случае мы отправимся прямо в деревню; там, конечно, мы найдем кого-нибудь, кто согласится перевести нам эту записку.
Мы двинулись вперед. Пленника сопровождали два солдата, державшие наготове заряженные винтовки. Деревня оказалась очень маленькой. Я велел поставить на обоих концах деревенской улицы караул, чтобы никто не мог убежать. Нам нужно было остановиться здесь, чтобы поесть самим и покормить лошадей. Солдаты, ехавшие всю ночь, были страшно утомлены, а нам предстояло еще длинное путешествие.
В середине деревни виднелся большой каменный дом к которому я и под'ехал. Это был дом местного священника, оказавшегося угрюмым и невоспитанным человеком. На мои вопросы он отвечал невежливо или совсем молчал. Хуже этого человека я не встречал от роду. Зато его дочь, Софья, оказалась очаровательным созданием. Представьте себе жгучую брюнетку с матово-белым цветом лица и черными, как уголь, глазами. Ах, как засверкали эти глаза при виде молодца-гусара!
Я с первого же взгляда понял, что страшно ей понравился. За обедом я весело болтал с нею. Она благосклонно отвечала на мои любезности. Не прошло и часа, как мы стали с нею большими друзьями. Я всячески старался развеселить ее, но хорошенькое личико оставалось печальным, а на прекрасные черные глаза навертывались слезы.
Я стал допытываться у нее, чем она огорчена.
— Да как же мне не огорчаться, — заговорила она по-французски (при чем очаровательно картавила), — мой бедный земляк попал к вам в плен.
— Таков уж военный удел! — ответил я, — сегодня его очередь, а завтра может быть моя.
— Но подумайте, мосье… — начала она.
— Не мосье, а Этьен.
— О, мосье!
— Этьен, — снова поправил я.
Ее хорошенькое личико загорелось румянцем.
— Ну, пускай будет по-вашему. Этьен, так Этьен. Вы возьмете этого молодого офицера к себе в армию, а там у вас все погибают от голода и мороза. Если вам самим приходится так плохо, то что же придется испытать пленному? Послушайте, Этьен, у вас доброе лицо. Умоляю вас, отпустите его на свободу.
Она положила на мой рукав хорошенькую ручку. Ее черные глаза умоляли меня о пощаде. Я решил исполнить ее просьбу, но взамен этого потребовать от нее услугу.
И я приказал привести пленника.