Его жалела мама – когда он в школе страдал из-за веса и невыразительной внешности, когда жил с Леночкой, когда остался с Иваном.
Больше никто и никогда.
Зато в романах он читал, что женская жалость бессмысленна и унизительна для мужчины.
Он не чувствовал сейчас никакого унижения, только благодарность и какое-то приятное размягчение внутри – надо же, эта девица в стильном берете и дырчатых перчатках, как будто выскочившая из рекламного щита, призывающего “брать от жизни все”, с пеной у рта доказывала только что, что он ни в чем не виноват! Она ведь ничего о нем не знает, и ей должно быть наплевать, виноват он или не виноват.
Ингеборга сердито смотрела в боковое стекло, не понимая, почему так завелась. Ей-то что за дело? Ее в этой странной семье должен интересовать только Иван. Можно считать, что с его отцом она сегодня впервые заговорила по-настоящему и совершенно неожиданно для себя – и, кажется, для него тоже – принялась скандировать какие-то лозунги!
Зачем? Почему?
Может, потому, что у него так тяжело двигалось горло, когда он говорил о матери, прорабе и клофелине, а может, потому, что у него оказались пальцы каменотеса, а не бизнесмена?..
Машина ехала теперь по каким-то окраинам, среди щелястых и занозистых строительных заборов, наивно зеленеющих тополей и загаженных зимним мусором пробивающихся газонов.
Где ты, где ты весенний коммунистический субботник, когда весь город в едином порыве наваливался на мусорные кучи и прошлогодние листья?..
– Куда вы едете?!
– А? – Он посмотрел на нее, как будто просыпаясь. – А… за город. Ненадолго. Иван очень любит, и я тоже. Мы редко выбираемся, все времени нет, но нам нравится. Я так понял, что вечер у вас ничем не занят?
– Все вечера у меня заняты вашим сыном, – ответила Ингеборга язвительно, – учитывая, что вы в последнее время вообще стали приезжать черт знает когда.
– Да, – согласился он, – каюсь. Но, видите, какая ерунда происходит у меня на работе.
– Да уж! – произнесла Ингеборга голосом Кисы Воробьянинова. – И что мы будем за городом делать?
– Ничего, – он пожал плечами, – просто постоим в каком-нибудь приятном месте, посмотрим, а потом вернемся в Москву. Мороженое-то у нас осталось неохваченным!
Мороженое действительно оставалось неохваченным.
– А почему вы редко выбираетесь за город? Разве у вас нет дачи на Рублево-Успенском шоссе – с трехметровым забором, бильярдной и специальной беседкой для барбекю?
– За кого вы меня принимаете? – спросил он, кажется, даже слегка обидевшись. – За идиота? У нас была дача, нормальная дача в Ильинке. На участке сосны росли, и земляника, и еще такие мелкие синие цветы.. Они мне в детстве очень нравились, а потом оказалось, что это сорняки.
Мы ее продали, когда мама умерла. Вое равно я там почти не бывал, и… в общем, продали.
– Значит, беседки для барбекю нет, – заключила Ингеборга. Все это требовало осмысления, на которое сейчас времени не было. – Ну и бог с ней, с беседкой. Будем принимать жизнь такой, какая она есть.
– Будем, – согласился Степан и зачем-то протянул ей руку.
Она не раздумывая взяла и осторожно пожала. И отпустила.
Почему-то в этот момент он совершенно ее не боялся и даже не мог вспомнить, почему так боялся раньше.
И все-таки от звучания ее имени – Ингеборга – что-то холодело и вздрагивало у него внутри позвоночника.
Опять навалилось все сразу – похороны Петровича, возобновление работы, объяснения со Степаном, ярмарка в Нижнем, на которую ему пришлось ехать, дотошные немцы, срывы поставок, умные разговоры с заказчиками, которые наконец захотели узнать, что, собственно, происходит.
Ни Чернов, ни Степан о “деле” больше не разговаривали и к Саше ни за какими разъяснениями не обращались. Чернов даже не знал хорошенько, продолжает Степан подозревать ее или понял наконец, как это глупо.
Саша была сама не своя – она даже не похудела, а как-то сжалась, потускнели платиновые волосы, заострился нос, – и выносить ее удрученный вид было выше черновских сил.
Он знал, что дипломат из него никудышный. Он знал, что по части логики и умения вникать и запоминать детали тот же Белов даст ему сто очков вперед, но так же он знал совершенно точно, что дальше тянуть не может.
На следующий день после того, как похоронили бедолагу Петровича, Чернов решил, что поедет к Саше, все равно в офисе никто не работал – все горевали, – а на объекте делать ему было нечего.
Саша на работу не вышла, еще с утра сказавшись больной, и это как нельзя лучше соответствовало его планам.
Он уже собирался уходить из офиса, когда секретарша доложила, что звонит его жена.
Вот черт возьми. Отвязаться от жены не было никакой возможности, хотя он очень старался. Однако посвящать секретаршу в тонкости собственной семейной жизни у Чернова не было никакого желания, поэтому трубку он взял.
– Вадик, – сказала жена у самого его уха, – Вадик, что же нам делать?
Чернов глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– Валь, мы с тобой, по-моему, все уже сорок раз обсудили. Я оставляю тебе квартиру. И деньги буду давать. Но я больше не могу, Валь!..
– Вадик, это ошибка! Ты делаешь ошибку! Ты не можешь просто так меня бросить, потому что все эти годы я любила тебя…
– Валя, Валя, – он говорил спокойно, потому что решение давно было принято, и он знал, что ничего не изменится, что бы жена ему ни сказала, – Валя, я не хочу начинать все сначала. И ты не заводись. Ты подумай спокойно. Ничего ты меня не любила, что ты выдумываешь? Даже когда замуж выходила и то не любила, хотя, говорят, в это время все друг друга любят.
– Любила! – закричала безутешная Валя, которую пытался бросить коварный муж. Господи, почему она была такая дура и не родила! Все маму боялась! Куда бы он сейчас делся, будь у нее ребенок!
Чернов покосился на дверь, как будто секретарша могла через стену расслышать Валины завывания в трубке.
– Валечка, тебе без меня намного проще будет. Со мной у тебя столько проблем всегда было!.. Я пиво пью. Курю еще.
Со мной хоть изредка, но надо спать, – он усмехнулся, – а тебе, бедной, от всего этого плохо, противно, так ведь?
– Нет! Нет, не так! Ты ничего не понимаешь, Вадик! Я просто всегда хотела, чтобы у нас были совершенные, идеальные отношения, чтобы ты…
Почему-то эти “идеальные отношения” его взбесили.
– Какие еще идеальные отношения? – спросил он злобно. – Я не бог Аполлон, со мной не может быть никаких идеальных отношений! Валь, брось ты выдумывать, в конце-то концов! Или что там? Мамаша ругается? Ну скажи ей, что я квартиру и барахло с собой не заберу, будете жить как жили.
И не звони ты мне больше, особенно на работу!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});