Сараха Бесславного, вырезанной из единого куска мрамора. Облупившиеся от времени надсводные фрески, низенькие деревянные подоконники с высокими стёклами и приглушённое мерцание свечных фитилей толковали здесь о монументальности и величественности. Узнав у куда–то спешившей девушки, где апартаменты Стампи Шклира, я направился в восточное крыло Академии. Комнатки, аудитории, комнатки, аудитории… Стоп! Вот дверь с табличкой «Ректор». Я вкрадчиво постучал.
– Кто там? – тут же раздался скрипучий голос.
– Калеб Шаттибраль.
– По какому поводу?
– Я намереваюсь сделать пожертвование на реставрацию «Мазни–Возни».
Дверь немедленно отворилась.
– Добрый господин, прошу прощения за мою бестактность! Знаете ли, меня отвлекают по поводу и без повода, – затараторил коренастый, начинающий седеть человек. В его руке была зажата бумажка с ещё непросохшими чернилами. – Не стойте на пороге, любезнейший! Входите! Я налью вам чашечку чая!
В кабинете Стампи Шклира мне понравилось. Резная мебель и паркетная доска в коричневых тонах оттеняли собою индиговые обои, а блюдца с нарисованными на них пейзажами дополняли антураж аляповатыми пятнами.
Я сел за стол, а напротив плюхнулся ректор. Быстро окинув меня взглядом и плеснув мне в кружку из заварника малинного питья, он вкрадчиво осведомился:
– Какую сумму вы готовы нам выделить? «Мазне–Возне» нешуточно досталось от треклятой грозы, да… Не скрою, что Академия Изобразительных Искусств уже давно не находиться на попечении короны, и о того мы нуждаемся в каждой копеечке.
После посещения «Ночлега у Барти» у меня осталось девять золотых и восемь серебряных (один золотой я предусмотрительно приберёг для «Злачного Места», положив его болтаться в карман со счастливым медяком Манфреда Второго). Я положил мешочек с деньгами в плетёную корзинку, а затем промолвил:
– Это покроет некоторые расходы академии. По мелочи.
Пару раз моргнув, Стампи Шклир, видимо надеющийся на визуально более объёмный презент с моей стороны и оттого потерявший ко мне интерес, расстроенно вздохнул:
– Спасибо большое за участие в нашем горе, мистер Калеб. Я запишу вас в немногочисленное число меценатов. Список с фамилиями будет зачитан перед студентами и преподавателями после окончания всех работ в «Мазне–Возне2.
Стампи Шклир опустил взор на заваленный листами стол.
– Если я могу ещё чем–то быть полезен, то…
– Я понимаю, как дорого стоит время ректора, и сколько у него обязанностей, – кивнул я, отхлёбывая чай. – Однако, как радетель «Мазни–Возни», я хотел поглядеть бы, на что пойдут выделенные мною деньги.
– Хотите, чтобы я отвёл вас в галерею? – чуть напрягаясь, спросил Стампи Шклир.
– Лично отрываться от работы не обязательно, – я обвёл рукой кипы бумаг. – Мне вполне будет достаточно вашего разрешения пройтись по залам Мазни–Возни.
Стампи Шклир ещё раз вздохнул, пожевал карандаш, а потом что–то нацарапал им на кусочке пергамента.
– Покажите это Рюи на входе. Он наш хранитель Мазни–Возни.
– Приятно было познакомиться с вами, – захватывая кончиками пальцев краешек пропуска, улыбнувшись, сказал я.
– Взаимно.
Мягко закрыв за собою ректорскую дверь, я, довольный тем, как легко получилось провернуть допуск в «Мазню–Возню», побежал по порожкам на самый нижний уровень Академии Изобразительных Искусств. У горловины прохода, ведущего к закромам зрелищных уникальностей, меня остановил курносый мужчина, стриженный под горшок. Рюи внимательно изучил выданную мне Стампи Шклиром «дозволительную», после чего вернул мне её, сказав, что «Мазня–Возня» в моём распоряжении, а на единственного студента, назначенного за плохие отметки приводить стены в порядок, чтобы я не обращал внимания. Кивнув головой, я поспешил вниз. И сразу на меня обрушился калейдоскоп картин, принадлежащих кисти заслуженных мастеров Соединённого Королевства. После стольких опасностей и круговерти сражений мне было отрадно окунуться в животрепещущую палитру красок.
Бродя по залам «Мазни–Возни», я лицезрел выведенные на полотна изумительные замки, природные стихии, тихие деревенские этюды, сочные фруктовые палисадники, изящные леса и грозные, исполненные величия и гнетущей тоски, морские просторы. Я тихо перемещался от одного шедевра к другому. Вот мужчина с серьгой застыл напротив томной дамы, а здесь одуванчиковое поле тянется ввысь округлыми белыми шляпками, а н там одухотворённая девушка с копной рыжих волос играет на хрупкой арфе! Наслаждаясь трудами канувших во времени, но сбережённых от забвения художников, я не мог не отметить, насколько сильно обрушившийся на Осприс ливень и образовавшийся от него потоп попортил галерею. Штукатурка на потолке была изборождена тысячами трещин. Арочные обводы приобрели размазанные кляксы подтёков. В помещении стоял запах сырости, смешанный с маслянистыми нотками лака. Удручающе. Почему Стампи Шклир не распорядился вынести всю коллекцию «Мазни–Возни» наверх? Всё дело в том, что сами картины не пострадали и впредь не пострадают. Узкоспециальная художественная» магия, некогда наложенная на экспонаты галереи Лупусом Норовистым – даровитым чародеем–живописцем, нанятым Сарахом Бесславным, по сей день защищает их от перепадов температур или незваной сырости.
Перебираясь от выставки к выставке, я искал любимого автора– Икки Тира. За тремя поворотами и коридором, отданным на попечение тонким мазкам акварельных талантов Аннет Горши и лорда Нофокла Дьюти, я, наконец, достиг той секции «Мазни–Возни», где разместили полотна Икки Тира. Благоговейно охая и вздыхая, я рассматривал каждый шедевр с умилением и каким–то томным упоением. Горы Заботы с выведенным над ними великаном Вугу, Железные Горы с внушительными, выдолбленными в скалах, форпостами гномов, и Камнепады страны Острохвостии занимали главное место в тематике Икки Тира. Залюбовавшийся облаками, ревущими молниями над одинокой вершиной, я упустил из вида то, как перестал быть единственным созерцателем галереи. Вежливое покашливание побудило меня обернуться. За моим плечом стоял юноша лет двадцати – двадцати двух. Его соломенные волосы покрывал картонный колпак. Точечки веснушек и голубые пытливые глаза над острым носом. Паренёк был щупленьким и перемазанным шпаклёвкой.
– Тоже нравится старина Икки? – по–свойски спросил он меня. – Не правда ли, он– лучший?
– Полностью с вами согласен, молодой человек, – отозвался я, вновь возвращая взор к творению Икки Тира.
– Я– Гамбальд, – донёсся из–за моей спины голос. – Ты у нас новенький в Академии?
– Нет, я посетитель.
– У! Посетитель?
– Именно.
– М-м-м, – промычал настырный Гамбальд, обходя меня вокруг. – Колдун? – тыкая пальцем в мой посох, задумчиво продолжил он свои вопрошания.
– Да. Не боишься? – чуть насмешливо откликнулся я, перемещаясь к другой позолоченной раме.
– Нисколечко.
Парень словно прилип ко мне.
– Икки Тир, конечно, «красавчик», но я малюю не хуже, – самоуверенно уведомил меня Гамбальд, поправляя съехавший на лоб колпак.
– В самом деле? – хмыкнул я. – А мне кажется, Рюи у дверей говорил, мне что–то про одного не шибко хорошо учащегося школяра, отправленного в «Мазню–Возню» вытирать полы. Обманываешь, получается?
– Нет, – насупился Гамбальд. – Я – стоящий художник! И, между прочим, кроме оттирки полов, я тут творю, пока никто не видит! Хочешь, покажу? Тебе понравится!
– И не хуже Икки Тира говоришь, выходит? – усмехнулся я.
Мне стало ясно, что юноша от меня не отстанет, пока я не соблаговолю лицезреть его «невероятную поделку». Видимо он нуждался в одобрении и похвале. Ну что же, почему бы и нет? Я что, в конце концов, старый