Читать интересную книгу Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

— Придется его так везти в сангородок. Наручники от удара так застегнулись, что ключи ломаются, а не открывают; все ключи переломали. А в сангородке ему руки ампутируют и снимут наручники.

На руки невозможно было смотреть: они были черные и распухли ужасно. От боли и безысходности я завыл, как волк, и заорал:

— У, твари поганые!

Солдаты только стояли и молчали. В камеру вошел зек татарин маленького роста. Я его знал, он работал в зоне в аппаратной. Он посмотрел на руки: на меня и спросил:

— Терпеть будешь? Я тебе распилю наручники.

— Пили. Вытерплю.

Татарин взял табуретку, перевернул ее вверх ножками. На одну ножку я положил наручники, и зек напильником сначала перепилил соединение между браслетами, чтобы руки были свободными. Потом я положил руку на ножку табуретки, а зек стал пилить заклепочное соединение. Надзиратель стоял и лил воду на браслет, а то металл сильно грелся, и шкура на руках горела и дымилась. Потом татарин подложил плоскогубцы под браслет, конец напильника поставил на заклепку и молотком выбил ее, потом вторую. С одним браслетом было покончено, так же он поступил и со вторым. Изуродованные наручники отдал солдатам.

На душе у меня стало немного легче, но руки онемели и ничего не чувствовали. Опер спросил меня:

— Пономарев, так кто же все-таки бунт затеял в лагере?

— Я недавно совсем пришел этапом, не в курсе дела, что и как.

— В машину! — крикнул опер.

Сам я не мог подняться с пола, солдаты меня, как полено, забросили в кузов. Там уже было человек двадцать таких же, как я, один парень сильно кричал, ему сломали три ребра, а одно ребро согнулось и воткнулось в легкое. Это мы потом узнали в сангородке.

Привезли нас в сангородок. Двухэтажное здание хирургического отделения было забито больными до предела. Меня отвели в терапевтическое отделение, измерили давление, и старший врач Вера Григорьевна, пожилая женщина, сказала другим врачам:

— Кто возьмется его лечить? У него, кроме рук, очень высокое кровяное давление.

Поднялась маленькая худенькая женщина с косыми глазками, звали ее Алевтина Николаевна, и сказала:

— Это по моей части. Я возьму его лечить. — А потом обратилась ко мне: — Пойдемте, я вам покажу палату.

Положили меня в пятую палату. Как я потом узнал, из этой палаты никто не вылечивался, все умирали. Принесли сюда и Колю, у которого ребра поломаны, и положили на кровать рядом с моей. Сделали ему укол, чтобы не кричал. А лечить его взялась молодая толстая еврейка Ирина Ивановна.

В палате лежали шестнадцать человек, в основном с циррозом печени, водянкой, инфарктом миокарда. В целом отношение к больным со стороны медперсонала было неважное. Это из-за бунта и резни в зоне. Под следствием в тюрьме находилось человек пятьсот заключенных, а те, кому повезет и вылечится, тоже пойдут под следствие. Одним словом, каждый ждал своей участи.

В хирургическом отделении сангородка было два хирурга: майор Абдуллаев и пожилая солидная женщина Таисия Васильевна. Говорили, что она тоже имеет звание майора, но в форме ее никто не видел, она постоянно ходила в гражданской одежде. Также про нее рассказывали, что прошла она всю войну и спасла жизни тысячам солдат наших.

Самым страшным для нашего брата было попасть на операционный стол к Абдуллаеву. Из-под его ножа редко кто выходил живым. А иногда он забывал что-нибудь в животе больного: то ножницы, то пинцет, то зажим. Отвезут такого прооперированного больного в палату, а через полчаса крик: «Больному плохо!» Снова того катят на операционный стол. Режут и достают инструмент, снова зашивают. Такую пытку не каждый организм выдержит, если учесть, что большинство зеков по три и больше «ходок» (судимостей) имеют, длительные сроки заключения, курят, чифирь пьют и дрянь разную.

Вот и отдают концы. А Абдуллаев потом только руками разводит и говорит с ехидной ухмылкой: «И как я мог забыть? Даже не представляю». Врачи и сестры, его обслуживающие, только переглянутся между собой, но ничего не говорят.

Руки мои начали понемногу отходить, только по три пальца еще не работали. Каждое утро по часу, а то и по два, я делал массаж рукам. Чувствую, как под шкурой мурашки начинают бегать. Значит, руки должны отойти ништяк.

Умер мой сосед, что слева, а тот, что справа, все кричал по ночам.

— Коля, потерпи, браток, — успокаивал я парня. — Дождись дежурства Таисии Васильевны. Надо, чтобы она делала операцию.

Так и получилось: операция прошла благополучно и парень пошел на поправку. Я с ним часто беседовал за жизнь. Сам он из Омска, приехал в Среднюю Азию и здесь зарезал двоих. «Отломили» пятнадцать лет, только год и отсидел всего.

— А у меня пятнадцать лет на размотке. И повезут меня к белым медведям в северные края, — говорил я Николаю.

Встретился я и с Колей Омским, санитаром из дурдома, сказал ему:

— У меня сосед в палате — молодой парень, тезка твой и земляк, тоже из Омска. Приди, поговори с ним, поддержи парня, он только после операции.

Коля пришел, я познакомил земляков. Они подружились, потом Коля часто стал забегать к нам в палату. Один раз Коля-санитар говорит мне:

— А тебе, Дим Димыч, я радостную весть принес. Любовь твоя опять из зоны приехала лечиться. Я ей сказал, что ты в терапевтическом лежишь. После обеда, когда поменьше движение врачей и надзирателей, я зайду и отведу тебя к ней. Ты как, не против?

— Коля, да как ты мог подумать такое? Я хоть сейчас бегом побегу.

После обеда Коля отвел меня в третий корпус. Надя увидела меня, кинулась на шею, стала целовать. Коля завел нас в одиночную палату. И мы с Надей, не теряя времени, тут же приступили к делу: повалились на кровать и стали трахаться. Сколько это продолжалось, не знаю, мы потеряли счет времени. Очнулись, когда в палату вошел Коля и сказал:

— Дим Димыч, тебе пора уходить, а то скоро врачи появятся.

Надя мне сказала, что у нее срок кончается, скоро на волю идет. Обещала и клялась ко мне приезжать. Я ее успокаивал, а сам думал: «Забудешь ты меня, только за тюремные ворота выйдешь, в лучшем случае через месяц. Такая любовь только в тюрьме кажется чуть ли не до гроба».

В палате был обход врачей. На край моей кровати присела Алевтина Николаевна и начала мерить давление. Я обратился к ней:

— Вы знаете, Алевтина Николаевна, я сам из детдома, у меня никого нет родных и близких. Подходит конец срока, а тут такая ситуация сложилась: я попал в лагерный бунт, собственно, почти в нем не участвовал. Слышал, что тех, кто вылечится, будут отправлять в тюрьму под следствие. И снова мне дадут срок, и так будет без конца, никакого просвета в жизни. С четырнадцати лет, вот уже почти пятнадцать лет, я только по тюрьмам и зонам скитаюсь. Так, наверное, в тюрьме и сдохну.

Алевтина Николаевна внимательно выслушала меня и ответила:

— Постараюсь для вас что-нибудь сделать. Я сейчас пишу диссертацию, использую новые методы лечения. Вас тоже хочу сделать здоровым человеком. И сколько я продержу вас здесь, знаю только я, и никто больше. А к тому времени, может быть, и следствия все закончатся. Главное, Пономарев, не нарушайте больничный режим и ведите себя хорошо. Слышала, что вы помогаете санитарам, наполняете кислородные подушки. Это хорошо, за это спасибо, — похвалила меня Алевтина Николаевна.

Мне даже на душе стало легче и радостнее после ее слов. И что удивительно: сама маленькая, щупленькая, косенькая на оба глаза, эдакий «гадкий утенок», а какой большой души человек. У меня было желание обнять ее и поцеловать, но я сдержал свои эмоции. Что могут подумать окружающие?

На другой день после обеда я вышел из палаты и пошел по коридору в соседнюю. На лестничной площадке в конце коридора услышал женский голос, очень знакомый:

— Ребята, вы не знаете, здесь не лежит парень, плотный такой, весь татуированный?

«Никак меня ищут?» — подумал я и прибавил шагу. И на повороте чуть не столкнулся с Галиной Александровной, тюремным главврачом. Передо мной стояла красивая женщина в форме с погонами майора.

— Здравствуйте, Галина Александровна! Как вы меня нашли? — спросил я.

— Я спрашивала в тюрьме некоторых заключенных о тебе. Говорили, что убили тебя в зоне. Но сердце отказывалось верить. А здесь я по делам. Дай, думаю, зайду поинтересуюсь. А ты тут как тут, живой и невредимый. А шея-то, шея. Одна шея чего стоит, как у быка.

— Так я ведь, Галина Александровна, ем исключительно молочные продукты. А аппетит у меня, вы сами знаете — волки завидуют.

— Кстати, Витя, кто у тебя лечащий врач?

— Алевтина Николаевна.

— А ну, пойдем к ней.

Мы прошли по коридору и вошли в ординаторскую. Врачей в кабинете не было, только Алевтина Николаевна сидела в углу за последним столиком и что-то писала. Большая кипа историй болезни почти полностью ее закрывала. Мы поздоровались. Алевтина Николаевна подняла на нас свои раскосые глазки, поздоровалась. Галина Александровна прошла вперед, села на диван возле стены, закинула свои красивые ноги одна на другую, закурила. Я остался стоять возле дверей. Сделав пару смачных затяжек, майор спросила: