Мама:
– Как ты думаешь, у него вправду две попы?
Инна:
– Ой, цену себе набивает!
* * *
– У нас в классе появился новый мальчик. Мы подозреваем, что он сын нашей учительницы.
Мама:
– Почему вы так думаете?
– Во-первых, они на переменах часто разговаривают. Во-вторых, она дает ему деньги на обед. В-третьих, он называет ее «мама».
* * *
Миша – внук известного художника. Ему пять лет, но, конечно, он уже знает такие ходовые в семье слова, как «портрет», «пейзаж» и проч.
Няня у Миши женщина почтенная, религиозная. Каждое воскресенье ходит в церковь, заодно, как бы на прогулку, прихватывая с собой маленького Мишу.
Тот возвращается серьезный, степенный:
– А мы опять портреты боженьки смотрели…
* * *
Трехлетний мальчик в семье режиссера – развитой, умный, прекрасно составляет длинные грамотные фразы. В доме всегда полно гостей, и он привык, что каждый ему что-нибудь приносит.
Я пришла в дом впервые, еще не подозревая о существовании маленького мздоимца. Он выбежал в прихожую, лукаво посмотрел, как я высвобождаюсь из шубы, наконец спросил приветливо и твердо:
– А как насчет подарка?
* * *
Женя, 4 года, играет в железную дорогу, приговаривая задумчиво:
– У Женечки железная дорога, у дедушки железные зубки…
* * *
Женя рисует, старательно высунув кончик языка. Потом осматривает рисунок взыскательным взглядом художника, приговаривая:
– Это ж каким умным надо быть, чтоб так нарисовать! Это ж сколько мозгов надо в голове иметь!
* * *
Женя приехал в Израиль и не сразу, конечно, заговорил на иврите. Видно было, что это обстоятельство его беспокоит.
– Надо мне жениться на израильтяне… – задумчиво говорит он. – Израильтяна будет учить меня ивриту…
* * *
– У кошки была мама или ее Бог дал?
* * *
Перепись населения. Замученная девушка ходит по квартирам, опрашивая людей и занося ответы в анкеты. Женя выбегает в прихожую. Его имя тоже заносят в анкету.
– Родной язык? – спрашивает девушка, уткнувшись в листок. Ответа нет. Она поднимает голову и видит честно и старательно высунутый розовый Женин язык.
* * *
Женина семья уезжает в Израиль. Предотъездные хлопоты, как обычно – очереди в ОВИР, отправка багажа, получение визы.
Женя с божьей коровкой в руке крутится под ногами взмыленных взрослых. Раскрывая ладонь, по которой ползает полудохлая божья коровка, говорит ей проникновенно, со слезой в голосе:
– Прощай, прощай… Ты улетаешь в жаркие края, а я уезжаю в Израиль. Я уже отправил багаж и получил визу.
* * *
Трехлетний Давид каждой проезжающей машине посвящает два вопроса:
– Это машина какая? Какого ее цвета?
* * *
Давид, 8 лет, на иврите уже говорит гораздо лучше, чем по-русски. Он смотрит на собаку и замечает задумчиво:
– Собаки любят, когда их чешут… после ушах…
* * *
Ира, 3 года, очень любит селедку. Ест и приговаривает: «Какие люди грубые, говорят «селедка». А она хорошая, надо говорить «селеда»…
* * *
Общий завтрак в выходной день. Мама говорит Ире (3 года):
– Ешь овощи! Овощи – это самое главное.
Ира на это:
– А воспитательница говорит, что самое главное – Ленин.
* * *
Катя, 7 лет, едет с мамой в автобусе. Дело происходит в Иерусалиме, поэтому у вошедшего контролера на поясе висит пистолет.
Катя внимательно наблюдает, как он проверяет билеты.
– Мам, а пистолет у него для чего – стрелять в безбилетников?
* * *
Том, полтора года, ходит по дому, волоча за собой бутылку с соской, и повторяет со взрослой «бабьей» интонацией:
– Надоело! Все на-до-ело-о-о!
* * *
Маша, 10 лет:
– Через восемь лет замуж выходить, а я вокруг смотрю, ну никого стоящего не вижу!
– А ты погоди, – говорит ей мать, – еще ж восемь лет у тебя в запасе. Может, за восемь лет кто и появится…
– Ну да, – скептически усмехается дочь, – за десять лет не появился, а за восемь появится!
– У Вас не было мысли составить целый сборник таких вот чудных детских высказываний? Нечто вроде «От двух до пяти» Корнея Чуковского…
– Для сборника моя коллекция маловата. Кроме того, высказывания детей, вырванные из контекста семьи, ее густой каждодневной жизни, надолго захватить читателя не могут. Мне интересен «человек непрерывный»: откуда он взялся, куда идет… Если это ребенок, мне интересна его семья, родители… мир, в котором развивается человеческая душа, которая всегда загадочна. Что побуждает человека заговорить? Какое потрясение впервые «разверзает ему уста»? И, главное, какие лица, какие глаза были у его родителей, когда он заговорил…
Мой редактор Надя о сыне рассказывает:
– Сынку моему исполнилось уже два с лишним года, а он все еще не начал говорить. Молча ел, молча возился с игрушками, молча указывал пальчиком на тот или иной предмет, когда от меня требовалось какое-либо действие.
И вот однажды сидит он на полу, раскладывая на запчасти очередную машинку… А помните, Дина, какая у сидящего малыша спинка: такая прямая-прямая. Вы помните?
И в этот момент я понимаю, что все это сейчас запишу. Из-за этой вот «прямой спинки».
– В общем, сынок в комнате, я на кухне кручусь… – продолжает Надя. – И вдруг отчетливо слышу:
– Я сказал: «Нет!»
Потом наступает тишина, потом:
– Нина Николаевна, где моя юбка? (Пауза.)
– А книжка-то без супера! (Пауза.)
– Проходите, девочки, раздевайтесь!
На моих глазах молчун превратился в активного трепача…
А я-то, понятно, сразу этот ее рассказ записала. Где-то у меня ребенок все это скажет. Где? Какой ребенок? Неизвестно, но это должно быть абсолютно органично. Без малейшего «шва».
– А Вы-то сами помните какой-нибудь неразрешимый вопрос из детства, на который так и не получили ответа у взрослых?
– Еще как помню. Вам, по секрету, скажу.
Никогда никто так и не ответил мне в детстве на жгучий вопрос: «Как же Красная Шапочка вылезла из живота Серого волка, если она была жеваной?»
Глава седьмая
«Как орлы в небесах…»
Если ты не можешь пуститься в путешествие, сядь перед домом, сиди и жди… и тогда весь мир пройдет перед твоими глазами…
Восточная мудрость– Вы в своей жизни несколько раз «путешествовали» кардинально: из Ташкента в Москву, из Москвы в Израиль, из Израиля – надолго – в Москву и снова в Израиль. Вам это легко дается? Вы – человек Вселенной?
– Да что вы! Я совсем не человек Вселенной – прежде всего я человек принадлежащий, то есть навеки привязанный, даже связанный… Причем по многим направлениям. Например, я страшно привязана к близким и даже порабощена стремлением знать о них все в каждую минуту. Это и есть главное мучение моей жизни: писатель во мне требует одиночества, отрешенности, покоя и даже известной степени равнодушия к раздражителям; человек же во мне постоянно взволнован, озабочен, рвется куда-то бежать, что-то устраивать, улаживать, платить за всех долги и все устаканивать.
Знаете, есть такой хороший еврейский анекдот: из Киева в Одессу летит телеграмма: «Беспокойтесь. Подробности письмом». Это про меня. И это лишь родственные и дружеские узы. А культурная привязанность – к России, а языковая скованность, цепи гремучие! Помните, у Бродского: «…и без костей язык, до внятных звуков лаком, / судьбу благодарит кириллицыным знаком. / На то она – судьба, чтоб понимать на всяком / наречьи…»
Не говоря уже о кровной привязанности к своему народу – тоже повод к всевозможным глубинным разбирательствам с самой собою… Я, знаете, по сути своей – такое потерянное израильское полено… Сначала моим домом был Ташкент. Я родилась и тридцать лет там жила. Один мой знакомый, чей отец в 20-е годы оказался в Ташкенте, говорил: я из вас один родился здесь добровольно. Действительно, никто из нас не родился там «добровольно». Все мы дети эвакуированных или вернувшихся с войны.
Когда я оказалась в Иерусалиме, то по освещению, по этой глинистой пыли, въевшейся в стены домов, по бронзовой патине на стволах деревьев, по такой, знаете, сеточке, которая есть на мирзачульских дынях и еще на иерусалимских деревьях, – этот город напомнил мне Ташкент.