Но сегодняшний гнев Юстына был вызван не войной с Малыми Прилужанами; не начавшимися сражениями с зейцльбержскими рыцарями-волками и кнехтами великого герцога Адаухта; не участившимися набегами кочевников из-за Стрыпы, о чем уже не раз докладывал новый польный гетман Хорова; не птичьим мором, разыгравшимся по селам и застянкам Скочинского воеводства, и даже не сгнившим на корню урожаем, обрекающим на голод большую часть Таращанских земель...
Серебряный лебедь, упав на пол, подпрыгнул несколько раз и лег на брюхо, покачивая раскинутыми крыльями совсем как живой.
Высокий, широкоплечий шляхтич в желтом кунтуше сцепил зубы, напрягся, но не дрогнул, не отшатнулся от просвистевшего в опасной близости от его уха необычного метательного снаряда.
— Щенок! Молокосос! — отчетливо, старательно выговаривая звуки, произнес король Юстын. Поднялся из-за стола, упираясь в раскиданные свитки ладонями. Лицо его, и без того изуродованное неведомой хворью, а нынче еще и перекошенное от гнева, напоминало диковинную маску. — Ты думаешь, что сотворил? Или не тобой заслуженное величие совсем глаза застит?
Гусар выговской хоругви, а носить желтые кунтуши было привилегией именно этого полка, красивый, темноволосый, как и сам Юстын в далекой юности, вздохнул:
— Батюшка...
— Молчать! Мало ли позора на мои седины? — Король немного кривил душой — какие там седины, так, легкая проседь, добавившая бы в другое время только изысканной красоты шляхтичу средних лет. — Чтоб Грозинецкий князь еще и это мне в глаза тыкал? Чтоб Станислав Клек на всех перекрестках трубил? Ладно, еще Церуш молчит, да от пана Иахима весточки не было покуда... Так кто его знает, какая та весточка окажется, когда придет!
— Твое величество...
— Не сметь! Молчать! Как ты мог? Сын мой, плоть моя и кровь!
— Твое величество, батюшка...
— Хватит! Не доводи до греха пререканиями!
— Так я не пререка...
— Не пререкаешься?! А что, оправдываться вздумаешь! Ну, давай, оправдывайся!
— Хоть и не чую вины за собой...
— Ах, он не чует! — Король шлепнул ладонью по столу, смял в горсти какой-то пергамент (может быть, даже и важное донесение), швырнул в угол. — Он не чует! Зато пан Станислав чует! Ох, и чует! Нос у пана Клека, как у той лисы. Сразу чует, где пожива!
— Я, батюшка...
— Ты? Ты, гультяй, вертихвост, птичка Господня, что ни заботы, ни труда не знает! Пану полковнику лучше за хоругвью помогай следить — ты же хорунжий, как ни как! Моей волей, между прочим, хорунжий! Пошел на поводу у матушки твоей. Уступил, согласился! А ты что творишь? Мы же Далони! Мы нынче как на ладошке перед всеми Прилужанами. Всякий куснуть норовит, всякий знает лучше нас, как себя вести должны. А значит, мы так должны вести себя, чтоб комар носа не подточил!
— Батюшка...
— Что «батюшка»? Заладил — батюшка, батюшка... Отвечай, где саблю взял, которой по шинкам хвастался?
— Так у кузнеца купил...
— А деньги где взял? Тебе год служить, чтоб на такую саблю скопить. Да не есть, не пить при том. А ты, насколько я знаю, пан Анджиг, не отказываешь себе ни в пивке прилужанском, ни в винце угорском.
— Денег я у товарищей занял. Под честное слово.
— У каких таких товарищей?
— У сотников наших. У Павлюса Пчалки и Гурки Корака.
— А у них откуда столько серебра завелось? У сотников-то? Не князья, не магнаты, не княжьи сынки...
— Мне то неведомо, но заняли же...
— А вот и врешь! Если и занял кто, так не сотники гусарские — такие же гуляки и пьяницы! Пригрелись, понимаешь, в столице! Всё! Завтра же указ подписываю — Выговскую хоругвь на север. Пускай вам зейцльбержские рыцари жирок растрясут. Полезно для здоровья!
— Мы от войны не бегаем, — вскинул подбородок Анджиг.
— Так и не проситесь тоже, — едко заметил король. — Оно и понятно — вино лить по шинкам легче и приятнее, чем кровь на поле брани.
— Батюшка!
— Молчать! Прокляну, будешь оговариваться! Коня где взял?
— Какого?
— Такого! Сам знаешь какого. Игреневого в яблоках, султанатских кровей. Того самого, на которого ты месяц тому у меня денег просил, мать подсылал уговаривать... Ну что, вспомнил или еще память подсвежить?
— Вспомнил, — угрюмо буркнул Далонь-младший.
— Чудесно! Память прояснилась. Глядишь, и совесть прорежется!
Хорунжий молчал, только желваки играли под тщательно выбритой кожей щек.
— Так вспоминай теперь и расскажи мне, как отцу, как королю, где деньги взял на коня? Не всякий магнат такого себе позволит. Януш на что любитель у казны ручки шаловливые погреть, а и то на прилужанском коне ездит. Ну! Где деньги взял, у кого занял? Поди, урядники подсобили?
— Нет.
— А кто же?
— Подарил купец.
— Что?!
— Купец подарил.
— Купец? Подарил? А какой купец?
— Али-Зейнар...
— Кто? Этот хитрец? Шельма, пройдоха! Да у него же понятий о чести, как у хряка! Зато выгоду через гранитную стену видит... Саженную. Просил уже тебя, чтоб подати послабили для султанатских купцов?
— Нет...
— Жди. Попросит. Будь уверен. И не просто попросит, — голос Юстына загремел, как давеча в Сенате, — а потребует! Скажет — королевская семья в долгах, как в шелках!
— Да пусть только попробует, черная морда!
— А что ты ему сделаешь, когда попробует? На поединок вызовешь? Или с друзьями своими, Пчалкой и Кораком, подловишь ночью и дух вышибешь? Так тут же скажут, что Далони вот таким манером долги отдают. Не хорунжий Анджиг, заметь, а Далони! Да после такого и деды твои, и прадеды в склепах не то что перевернутся — закувыркаются! И это после того, как я всему королевству твержу, что жить честно надо! После того, как мне Сейм корону доверил! Как мне выкручиваться прикажешь за роскошество твое? — Король ужа привычным жестом поднял раскрытые ладони, но ничего не сказал. И то верно. Не в Сейме же, в конце концов.
— Батюшка...
— Прощения не проси! Не заслужил! С шалавой этой, Хележкой Скивицей, кто связался?
— Она не шалава! — неожиданно твердо произнес Анджиг.
— Да? А из чего это следует? Ах, она скромная панянка, глазки к долу, на щечках румянец...
— Твое величество!
— Ты еще голос на меня повышаешь?
— Пани Хележка честная лужичанка. Ее князь Зьмитрок подбивал к злоумышлению против короны...
— А она прямо святая! Взяла да отказалась! Ну, прямо Лукася Непорочная!
— Не надо...
— Надо!
— Я не позволю...
— Что? Ты? Мне? Не позволишь? Да я тебя и спрашивать не буду! Уж в своем сыне я пока волен! Завтра же из хорунжего в сотники! И не сметь возражать! Коня вернуть Али-Зейнару! Саблю... Леший с ней, саблю себе оставляй. Все-таки на войну идешь. Глядишь, и пригодится. И не вздумай к матери бегать, слезу давить! Вовсе в урядники разжалую... А то и в рядовые!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});