Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Очевидно, она поняла что-то ранее мастера, тот подскакал к Воланду ближе и крикнул:

– Куда ты влечешь меня, о великий Сатана?

Голос Воланда был тяжел, как гром, когда он стал отвечать.

– Ты награжден. Благодари, благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил, но о нем более никогда не вспоминай. Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил. Ты будешь жить в са ду, и всякое утро, выходя на террасу, будешь видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как цепляясь ползет по стене. Красные вишни будут усыпать ветви в саду. Маргарита, подняв платье чуть вы ше колен, держа чулки в руках и туфли, вброд будет переходить че рез ручей.

Свечи будут гореть, услышишь квартеты, яблоками будут пахнуть комнаты дома. В пудреной косе, в стареньком привычном кафтане, стуча тростью, будешь ходить, гулять и мыслить.

Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но и исчез нет мысль о Га-Ноцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь. Ты не по кинешь свой приют. Мы прилетели. Вот Маргарита уже снизилась, манит тебя. Прощай!

Мастер увидел, как метнулся громадный Воланд, а за ним взвилась и пропала навсегда свита и боевые черные вороны. Горел рассвет, вставало солнце, исчезли черные кони. Он шел к дому, и гуще его путь и память оплетал дикий виноград. Еще был какой-то отзвук от полета над скалами, еще вспоминалась луна, но уж не терзали сомне ния, и угасал казнимый на Лысом Черепе, и бледнел и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат.

Глава 1 НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С НЕИЗВЕСТНЫМИ

В час майского заката на Патриарших прудах появилось двое мужчин.

Один из них был лет тридцати пяти, одет в дешевый загранич ный костюм. Лицо имел бритое, голову со значительной плешью.

Другой был лет на десять моложе первого. Этот был в блузе, но сящей нелепое название «толстовка», в белых мятых брюках и в та почках.

Оба, по-видимому, сделали значительный путь по Москве и те перь изнывали от жары. У второго, не догадавшегося снять кепку, пот буквально струями тек по загоревшим небритым щекам, остав ляя светлые полосы на коричневой коже.

Первый был не кто иной как товарищ Берлиоз, секретарь Все мирного объединения литераторов, а спутник его – Иван Николае вич Попов, входящий в большую славу поэт, пишущий под псевдони мом Бездомный.

Оба, как только попали под липы, первым долгом бросились к весело раскрашенной будочке с надписью «Всевозможные прохла дительные напитки». Тут у них даже руки затряслись от жажды и ра дости: у будки не было ни одного человека.

Да, следует отметить первую странность этого страшного вече ра. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Бронной улице, не было никого. В тот час, когда уж, кажется, и сил нет боль ше жить, когда солнце в пыли, в дыму садится, когда у собак языки висят до земли, не было в аллее ни одного человека. Как будто на рочно.

– Дайте нарзану, – сказал товарищ Берлиоз, обращаясь к жен ским босым ногам, стоящим на прилавке.

Ноги тяжело спрыгнули на ящик, а оттуда на пол.

– Нарзану нет, – ответила женщина в будке.

– Ну, боржому, – нетерпеливо попросил Берлиоз.

– Нет боржому, – ответила женщина.

– Так что ж у вас есть? – раздраженно спросил Бездомный и сам испугался – а ну как женщина ответит, что ничего нет? Но женщина ответила:

– Абрикосовая есть.

– Давайте, давайте, давайте, – сказал Берлиоз.

Абрикосовая дала обильную желтую пену, пахла одеколоном. На пившись, друзья немедленно начали икать. Икая, Бездомный спра вился о папиросах, получил ответ, что их нету и что спичек тоже нет.

Отдуваясь и икая, Бездомный пробурчал что-то вроде – «сволочь эта абрикосовая» – и приятели направились к скамейке, и помести лись на ней лицом к зеленому пруду. Пот в тени стал высыхать на них.

Тут произошло второе странное событие, касающееся одного Берлиоза. Сердце его внезапно стукнуло и на мгновение куда-то про валилось, после чего его охватил необоснованный страх и захоте лось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз оглянулся тоскливо, не понимая, что его тревожит. Он побледнел, вытер лоб платком, подумал: «Что это со мной? Я переутомился. Пора бы, в сущности, в Кисловодск…»

И соблазнительная мысль о том, как бы бросить все это к черту и поехать, поехать на юг… И блестящие медные скобки в междуна родном вагоне, и ветер, ветер, ветер навстречу…

Но он не успел еще этого додумать, как воздух перед ним сгустил ся совершенно явственно и соткался из воздуха знойный и прозрач ный тип вида довольно странного. На маленькой головке жокей ский картузик, клетчатый воздушный кургузый пиджачок, ростом в сажень, но худ, как селедка, морда глумливая.

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явле ниям он не привык; поэтому прежде всего он решил, что «этого быть не может…», и вытаращил глаза.

Но это могло быть, увы, потому что длинный, сквозь которого видно, жокей качался перед ним и влево и вправо. «Жара… удар…» – смятенно подумал Берлиоз и уж в полном ужасе закрыл глаза. А ког да открыл, то с облегчением убедился в том, что быть действительно не может – сделанный из воздуха и зноя клетчатый растворился. И тут же тупая игла выскочила из сердца.

– Фу, ты, черт, – сказал товарищ Берлиоз, – ты знаешь, Иван, у меня сейчас от жары едва удар не сделался; даже что-то вроде гал люцинации было… Ну-с, итак…

И тут, обмахнувшись платочком, повел речь, прерванную питьем абрикосовой воды. Речь эта шла об Иисусе Христе. Дело в том, что товарищ Берлиоз заказал Ивану Николаевичу поэму об Иисусе Хри сте для толстого антирелигиозного журнала, который он редакти ровал.

Поэму в триста строк поэт представил вовремя, и была она на писана очень хорошими, по словам товарища Берлиоза, стихами. Бездомный отзывался о Христе крайне неблагоприятно и даже в резких выражениях. Художник уже нарисовал очень хорошую картинку к этой поэме. Христос был изображен во фраке, с моно клем в глазу и с револьвером в руках. Однако все это не удовлетво рило Берлиоза.

Суть была в том, что в основу поэмы Бездомный поместил какоето ошибочное положение, и в общем крупно напутал.

И вот теперь редактору приходилось исправлять ошибку поэта, читая ему нечто вроде лекции.

Надо заметить, что редактор был образован и в речи его запрос то появлялись имена не только Штрауса и Ренана, но и историков Филона, Иосифа Флавия и Тацита.

Поэт, уставив на редактора свои буйные зеленые глаза, с величай шим вниманием слушал его и лишь изредка икал внезапно так, что содрогалась скамейка.

Жар все еще не хотел спадать, за спиной приятелей, проносясь по Бронной, грохотали грузовики, взвизгивали трамваи, тучи белой пыли оседали на липах, уже начинавших зеленеть, а в аллее опять-та ки никого не было.

Меж тем товарищ Берлиоз все дальше уходил в такие дебри, в ко торые может отправиться лишь очень начитанный человек.

Бездомный услышал много интересного про египетского бога Озириса, а непосредственно затем про вавилонского Таммуза. За Таммузом мелькнул пророк Иезекииль, за ним Мардук, а затем совсем уж странный божок Вицлипуцли, фигуру которого, как оказа лось, к великому изумлению Бездомного, лепили из теста.

Тут-то в аллею и вошел человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, три учреждения представили свои сводки с описанием этого человека.

Сличение этих сводок не может не вызвать удивления. Так, в пер вой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Вторая сообщает, что чело век был росту громадного, коронки имел платиновые и хромал на левую ногу. В третьей записано было лаконически, что особых при мет у человека не было.

Поэтому приходится признать, что ни одна из этих сводок не го дится.

Во-первых, он ни на одну ногу не хромал. Росту был высокого, а коронки с правой стороны у него были платиновые, с левой золо тые. Одет был так: серый дорогой костюм, туфли в цвет костюма за граничные, на голове серый берет, заломленный на правое ухо, се рые же перчатки, в руках нес трость с серебряным набалдашником.

Рот кривой начисто. Лицо кирпичное, выбритое гладко. Один глаз черный, другой – зеленый. Брови черные, одна выше другой. Словом – иностранец.

Иностранец прошел мимо скамейки, на которой помещались ре дактор и поэт, причем бросил на них косой беглый взгляд.

«Немец…» – подумал Берлиоз.

«Англичанин… – подумал Бездомный, – ишь, сволочь, и не жарко ему в перчатках!»

Иностранец, которому точно не было жарко, неожиданно оста новился и уселся на соседней скамье.

Тут он окинул взглядом высокие дома, квадратом окаймлявшие пруды, причем заметно стало, что видит он это место впервые, а кроме того, что оно его заинтересовало. Почему-то снисходитель но усмехнувшись, он остановил взор на верхних окнах, ослепительно отражавших вечернее солнце, затем перевел глаза на нижние, в которых уж скоплялась понемногу предвечерняя тихая тьма.