Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— ЭВМ?

— А что! К нам на Самотлор приезжали американские буровики. Как бы вахта. Ну, их, конечно, к Лёвину. Представляют: этот бурильщик, этот электрик, а этот... химик! Михалыч уж на что дошлый мужик — и тот растерялся: «А химик-то им на фига!» Вот так. Многого еще мы не знаем. И не потому, что не можем узнать, а неохота. Лень.

Я вышел из балка. Мягко светило солнце. Фонарь буровой, прошитый солнечными лучами, вздрагивал и плыл в безмятежном просторе, словно оторвавшись от земли. Баммммм! — вновь прокатился протяжный звон. Причудливые сплетения фонтанной арматуры на завершенных скважинах выдавали маршрут буровой по песчаному островку. Я спустился в лес. Было чисто и сухо, обширные ягодники уже затаенно готовились к своей летней страде. Жесткие, словно покрытые лаком, листья брусники. Вялые бледноватые кустики черники. Пахло нарождающейся травой, бессмертными мхами и пришедшим в движение соком дерев. Слабо потянуло ветерком, но этот еле уловимый порыв принес резкий щекочущий запах. Я пошел дальше, обогнул завал из подрубленных сосен, остановился на берегу черной зловонной реки, медленными толчками стекающей по траве, оставляя в закраинах мертвые радужные разводья. Рядом несли караул на берегу три гигантских муравейника, в которых было заметно тоскливое оживление. Я поднялся вверх, к истокам этой рукотворной реки. То был отстойник для сброса с буровой всяческой отработанной гадости. Обвалка отстойника была сделана из песка, перемешанного со снегом. Снег подтаял — вот и потекло: по ягодникам, по бессмертным мхам, по суетливым муравейникам, через лес, в какую-нибудь тихую безымянную речушку...

— Ты чё такой мрачный? — спросил у меня Макарцев.

Я рассказал про отстойник. И добавил:

— А я-то еще на летающие бригады навалился...

— А-а... — Макарцев вздохнул. — Слушай, Яклич, я б тебе мог так сказать: обваловку вышкари сляпали, и как они ее там сляпали, мы, буровики, не ведаем и ведать не желаем... Только я так говорить не буду. Вышкари тоже ни при чем.

— Кто же при чем?

— Я против самодеятельности. Каждый должен заниматься своим делом. Профессионально, а не как-нибудь... Города должны строить строители, искать нефть — геологи, бурить скважины — буровики...

— А охранять природу? Это тоже профессия?

— Если всерьез — да. Ахи и охи — чушь. Нужна природоохраняющая технология. И разработать ее в промышленном масштабе — занятие для профессионалов. Руками махать, словами разбрасываться — тут каждый горазд. А вот делом заняться...

— Мне все ж таки кажется, Сергеич, что каждый и сам по себе, без всякой промышленной технологии, в этом деле что-нибудь да значит. Не так?

— Ты знаешь, Яклич, — задумчиво произнес Макарцев. — Однажды я — в Вартовске или Нефтеюганске, не помню — в химчистку зашел. Ну и пока стоял в очереди, над окошечком у приемщицы два плакатика углядел. Один — фабричный, на красном шелке: «Жить, отвечая за все!». Другой — простенький, на тетрадном листочке: «За деформацию воротничков администрация ответственности не несет». Вот так, думаю: за все отвечать они уже научились, а за свое конкретное дело, за которое, между прочим, им деньги платят, — вроде бы и не нужно...

Заговорила рация:

— «Варяг», «Варяг», ответь «Авроре»!

— Ну и позывные у вас...

— Ага, — засмеялся Макарцев, — «Аврора» — это буровые на Талинке, «Варяг» — БПО, база производственного обеспечения...

— На «Варяге» есть кто? — спросила рация.

— Одни матросы, — ответил диспетчер. — Капитаны куда-то делись.

— Капитаны за матросов вахту несут, — проворчал Макарцев. — И за кочегаров. Не-ет, Яклич, каждый свое дело должен делать. Тут до чего доходило? На спуск колонны, на заливку сам начальник управления выезжает. Непременно. Ну, промается он тут ночь или две, потом в управление, за руководящий стол. Надо серьезнейшие вопросы решать, стратегические, а после пары бессонных ночей у ротора он поутру кто? Чурка с глазами. Вот так-то, Яклич... Потому-то я и считаю, что главная моя, как начальника ЦИТС, задача — дать технологическое обеспечение всем процессам бурения. И перспективным, и оперативным. А как это сделать? Технологические службы усилить — раз. Развернуть их на месторождениях — два. Чтоб не диспетчера пытать по рации из-за каждой ерунды, чтоб не гонять «Урал» за сто кэмэ за мешком барита или за каким-нибудь паршивым переводником, а на месте все вопросы решать — и простые, и сложные. Одна РИТС, районная инженерно-технологическая служба, на Талинке, вторая — на Ем-Еге. Ну и к ним в прибавок — геофизики, тампонажники, вышкари, транспортники. Создадим здесь выбросный лагерь, нормальный балковый поселок. Какой забой, Сережа? — спросил он у Попова.

— Восемьсот пять.

— Нормально. Хорошо бы завтра к обеду прилетела вахта с выходных... Ладно, война план подскажет...

— «Варяг», «Варяг», ответь «Авроре», — снова забормотала рация.

— Ну, что там у тебя, сто второй? — отозвалась база.

— А с «Варяга» нет никого?

— Нету. Понял? По буквам передаю: Нягань-Енисей-Тобольск-Урай. Нету! Понял?

— Понял-понял. А где «Варяг»?

— Ну, до чего ты нудный, сто второй! Утонул «Варяг». Сам себя утопил. В Чемульпо. Не спустив андреевский флаг перед превосходящими силами адмирала Урну! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!..

— Че орешь? — спросил сто второй. — Ты по делу ответь. А что суббота или там воскресенье — так это тебя не касается.

— База, база, ответь сто второму, — дружно подключились давно дежурившие на связи другие буровые.

— Хватит базлать! — неожиданно рявкнула база. — Сто второй, уйди со связи. Главный инженер управления говорить будет. Иголкин будет говорить.

— Где Макарцев? — скрипуче спросил главный инженер, и по голосу я узнал его.

Днем, в каком-то просвете между объединением, поссоветом и автодорожниками, я забежал в УБР, ткнулся в дверь макарцевского кабинета и тут же обнаружил, что Макарцева нет, а за его столом по-хозяйски расположился рослый парень с резким, будто вырубленным лицом, в просторном свитере, и хрипло ругался сразу с тремя бурмастерами: «Долго я буду для вас комплектовщиком работать! Шланг искать! Переводники подбирать! Химреагентов нет? Да на вас не напасешься!» Разговор был явно «интимный», и я поспешно закрыл дверь, но успел подумать, что дела у УБР, видать, лихие...

— Слушаю, Николай Николаевич, — взял микрофон Макарцев.

— Здравствуй, Виктор Сергеевич. Где ты?

— На сто первом.

— Что там?..

И зазмеилась вязь разговора, иногда детального, дотошного, иногда на полуфразах или даже полусловах, а иной раз на целых блоках, легко входящих в любые пазы: «В этом вопросе сейчас определимся... Этот вопрос сейчас закроем... Обстановкой на Ем-Еге пока не владею...» Велик и загадочен официальный язык! И оборониться им можно, и наглухо себя замуровать, и наговорить с три короба, по сути дела ничего так и не сказав при этом. Или о другом сказать, совсем не о том... Помню, как-то в Тюмени, с одним приятелем моим, достигшим служебных высот и оттого невероятно осторожным в быту, решили мы пива выпить. Для начала он принялся маскировать несуществующие следы: по одному телефону сказал, что будет там, а по другому — вовсе не там, потом машину чужую вызвонил, чтоб лишних разговоров не было, а под конец задал какому-то невидимому, но очень влиятельному, судя по благоговению, с каким снял трубку мой приятель, собеседнику самый животрепещущий вопрос: «Послушай... А где сейчас можно пива выпить? Я этой обстановкой не владею...»

— Обстановкой на Ем-Еге пока не владею, — повторил Макарцев. — Сначала здесь раскручусь, Николай Николаевич, потом туда отправлюсь... Да, после заливки колонны.

И повесил трубку.

— Скажи, Сергеич... — начал Попов. — А вот на Самотлоре... Ну, вначале особенно... Там тоже почти на каждой скважине случались осложнения?

— Что Самотлор... — устало сказал Макарцев. — Что нам Урай... Разве на Самотлоре скважины, Сережа? Так, суслятники. Еле-еле под две тыщи. Что же их не ковырять? Нет, Серега, что было — то уже было. А нам надо Нягань освоить. Талинку и Ем-Егу освоить. Грамотно освоить. Понял, Сергей?

— Понял...

— Слушай, Яклич! А не закатиться ли нам в баньку? А? Идея?

— Гениальная идея.

— А то.

Какая банька была — не расскажу. Не сумею. Просто поднялись мы ввысь вместе с беспечным белесым паром, сквозь потолок прошли, прямо в бесконечное бесцветное небо устремились — и вдруг: «Бамм!..»

— Опять вляпались, что ли? — встрепенулся Макарцев.

Нет, показалось. То ли эхо дразнило нас, то ли воспоминания тревожили, предостерегали, настаивали — все у нас только на этой земле: долги и надежды, дела и тревоги. Мы растекаемся по ней, теряемся в величавых лесах и невзглядных болотах, уходим дальше и дальше, и тянутся за нами следы. Зимой их заметают снега, весной смывают ручьи, летом они зарастают травами — но не исчезают. Видел я однажды с вертолета Алика Львова странную дорогу — колея, огибая кусты и деревья, беспрепятственно пересекала озера и топи, шла напрямик по бледно-зеленой студенистой равнине, для которой и тень нашего вертолета была неудержимо тяжела, но потом догадался, что под нами следы одного из бесчисленных зимников: огромные грузовики, спрессовав снег, навсегда впечатали свой маршрут в эти оттаявшие на время и ставшие вновь непроходимыми болота...