правительство было предостаточно, я не назвал ни одной фамилии повинных в происшедшем. Подробный разбор экономической политики 1990-х годов в России, естественно, не снимался с повестки дня. Но это нужно было отнести на более поздний период, когда улягутся страсти.
Второе — нельзя было принимать решения, которые могли бы интерпретироваться как возврат в «светлое прошлое», несмотря на то, что события 17 августа явно увеличили число людей, говоривших и, что самое главное, веривших в то, что «раньше все было лучше». Эксплуатация таких настроений была бы попросту опасной со стратегической точки зрения. Я и все мои коллеги по правительству были твердо убеждены в том, что движение назад от курса реформ — хочу подчеркнуть: курса, а не конкретно проводившейся практики, — это путь к неизбежному возвращению к командно-административной системе, приведшей к отставанию Советского Союза в экономике.
Третье — несмотря на очевидный негативный, подчас преступный характер того, как осуществлялась приватизация, приведшая к ограблению общества, государства[26], людей, нельзя было призывать к огульной ее отмене, к новому массовому перераспределению собственности. Это могло бы окунуть страну в кровь, ударило бы по образующемуся среднему классу, сбило бы с ног честных предпринимателей. В России миллионы людей уже стали собственниками, в преобладающем большинстве мелкими, квартир, дач, ларьков, небольших предприятий бытового обслуживания, а некоторые и акций более крупных предприятий. Нельзя было абстрагироваться от этого.
Четвертое — нельзя было недооценивать макроэкономическую политику, проводимую предшествовавшими правительствами. Но следовало внести в нее коррективы и, главное, подчинить стабилизации и развитию на микроэкономическом уровне. В частности, нужно было продумать, как укрепить рубль за счет введения его плавающего курса, не допуская резких, непредсказуемых скачков.
Пятое — не следовало начинать с публикации какой-то завершенной концепции экономического развития. Правительство и меня лично упрекали, особенно средства массовой информации, в том, что мы очутились в Белом доме без такой развернутой концепции. Я вообще не большой сторонник всяких концепций, ставших столь модными в России за последнее время — именно в России, а не за рубежом. Система подходов, определяющих принципы политики, — безусловно. Конкретные программы — да. Но не набор положений, искусственно объединенный в наукообразный документ, который, по-моему, мало помогает в практических делах, но зато дает огромный простор для критики, особенно людям, не несущим ответственности за состояние дел в экономике.
Однако отказ от подготовки скороспелой концепции отнюдь не означал ухода «в кусты» от определения нашего отношения к ключевым вопросам. Правительство подтвердило — и это было очень важно, особенно в то время, — что столбовой дорогой для России являются создание гражданского общества, укрепление политического плюрализма, продолжение рыночных реформ, развитие нашей экономики как органичной части мирового хозяйства. Вместе с тем мы понимали, что для реального продвижения по этому пути необходима социальная ориентация реформ, с тем чтобы они обязательно служили улучшению положения, подъему жизненного уровня, интересам населения России.
Как этого добиться? Прежде всего за счет усиления экономической роли государства, что отнюдь не означало и не могло означать свертывания рыночных процессов. Напротив, мы считали, что государство должно способствовать переходу к цивилизованному рынку. Это предусматривало в первую очередь наведение разумного порядка, способствующего росту реального сектора экономики, обеспечению равных для всех условий конкуренции — независимо от формы собственности предприятий; жесткий контроль над формированием доходной части и расходами бюджета, использованием государственной собственности; выработку и осуществление мер против махинаций в области приватизации, связанных с лжебанкротством предприятий, противозаконных переводов денежных средств за рубеж; создание условий, в которых российские банки становятся заинтересованными в развитии отечественной промышленности и сельского хозяйства; привлечение в российскую экономику, преимущественно в реальный ее сектор, иностранных инвестиций.
Государственное вмешательство подстегивалось и тем, что России предстоял выход из серьезнейшего кризиса. Сам по себе рынок и только рынок страну из этого состояния вывести не мог. Наглядным примером этого служила и зарубежная практика. В борьбе с последствиями великой депрессии 1929–1930 годов Ф. Д. Рузвельт использовал именно государственные рычаги. Отстаивая программу «нового курса», он подчеркивал: «Я имею в виду не всеобъемлющее регламентирование и планирование экономической жизни, а необходимость властного вмешательства государства в экономическую жизнь во имя истинной общности интересов не только различных регионов и групп населения нашей великой страны, но и между различными отраслями народного хозяйства». Под этой цитатой готово было подписаться и наше правительство.
На основе государственного вмешательства в экономическую жизнь была построена и политика Л. Эрхарда — министра финансов, а затем уже канцлера ФРГ. Конечно, Западной Германии после Второй мировой войны помог План Маршалла, но не будь целенаправленной политики Эрхарда, навряд ли удалось бы в исторически короткие сроки превратить находившуюся в развалинах страну в одно из передовых в экономическом отношении государств мира. Вольфганг фон Амеронген — один из крупнейших западногерманских промышленников и мой старинный, еще со времени работы в ИМЭМО, друг — говорил мне, что Эрхард «выкручивал руки» ему и другим крупным предпринимателям, заставляя подчиняться государственному контролю.
Идеология правительства, несомненно, включала в себя поддержку российского производителя. Это следовало бы делать, применяя многие рычаги, начиная от продуманной и достаточно гибкой таможенной политики и кончая столь же продуманной налоговой реформой. Государство должно поддерживать и отечественных экспортеров.
Но поддержка отечественных производителей не может иметь ничего общего с противодействием или просто игнорированием участия иностранного капитала в развитии реального сектора экономики. Мы в правительстве понимали это и делали все для привлечения иностранных инвестиций, особенно прямых вложений, создания совместных компаний, осуществления совместных проектов.
Естественно, нельзя было абстрагироваться от проблем конкурентоспособности выпускаемой продукции на предприятиях любой формы собственности. Государственное регулирование и в этом вопросе имеет далеко не второстепенное значение. Известно, что процесс модернизации производства, подразумевающий отказ от тиражирования устаревших технологий, невозможен без развития науки, в том числе фундаментальной. В 1990-х годах государственное финансирование науки в России было сведено к мизерным суммам. Советский Союз имел несомненное преимущество перед многими высокоразвитыми странами — авангардные фундаментальные исследования. Однако путь от фундаментальных открытий через прикладные исследования к их внедрению в практику в нашей стране был в два-три раза дольше, чем у других. Вместо того чтобы сконцентрировать государственные усилия на ускорении прохождения по этому пути, а это, несомненно, послужило бы технико-технологическому прогрессу в нашей экономике, «либералы» делали ставку на другое. Они решили погрузить не только экономику, но и науку в рынок — мол, выживут те ее направления, которые немедленно обеспечат прибыль.
Принципиальные позиции были с самого начала заложены в основу деятельности правительства. Но в первую очередь нам пришлось в создавшейся критической ситуации заниматься важнейшими задачами жизнеобеспечения страны.
Надвигались серьезные трудности с продовольствием и медикаментами. Одним из результатов политики