То самое, массовое обыденное сознание, на которое ссылаются, объявляя научную фантастику современной мифологией, на самом деле воспринимают жанр совершенно иначе. Заслуживает внимания, что в Клубах любителей фантастики (КЛФ) — своеобразной форме народной самодеятельности читатели ценят эту литературу вовсе не как мифологию, а в частности, как инструмент, способствующий развитию нестандартного воображения.
Один из парадоксов, сближающий восприятие и освоение научно-фантастической литературы с устным народнопоэтическим творчеством состоит в том, что в нашу эпоху читателю оказывается уже недостаточно интимного, индивидуального общения с ней. Ни один жанр, за исключением, может быть, самодеятельной песни, не порождал ещё такого массового движения, как КЛФ. И, тем не менее, народность клубов, повторяем, даже не в том, что они действуют по всей стране и за рубежом (как, например, в Болгарии, где клуб «Иван Ефремов» возглавляет разветвленную сеть), а прежде всего в творческом использовании научной фантастики, напоминающем сходное отношение народной аудитории к фольклору. В свое время А.Грамши, относя книги Жюля Верна к народной литературе[333], имел в �иду, вероятно популярность демократических идеалов великого писателя, просветительскую ценность и занимательность его фантастики. В современных условиях народный интерес к научной фантастике, в частности, перемещается на её философскую проблематику и современные формы народного восприятия научно-фантастической литературы, думается, подсказывают истинный ориентир изучения взаимоотношений новейшего литературного жанра с традиционными формами народного художественного сознания.
Научно-фантастическая проза вчера и сегодня
Когда два года спустя, после выхода в свет «Аэлиты» А.Толстого, К.Чуковский рисовал портрет известного реалиста и иронизировал насчёт перспектив романа «о машинах и полётах на другие планеты», вряд ли и сам Алексей Толстой мог предположить, что этот необычный для него, убеждённого реалиста, фантастический роман обновит на отечественной почве жюль-верновскую, уэллсову традицию, что малозаметный островок в архипелаге литературных жанров разрастётся в целый материк и русский «роман о машинах» оплодотворит аналогичные течения в других национальных культурах, а в наши дни неожиданно привьёт какое-то новое свойство традиционной реалистической прозе.
В самом деле, за последние годы сложилась, хотя и неизобильная, но уже замеченная литературной критикой своеобразная фантастическая реалистика (позволим себе для краткости такое незаконное обозначение), когда реалистическое в основе своей произведение — и не только прозаическое, но и стихотворное, и драматургическое — дополнительно оснащается фантастическими «фресками». Элементы фантастики бывают едва заметны, иногда, может быть, непроизвольны или, наоборот, откровенно навеяны модой (как, например, в прозаических экспериментах Е.Евтушенко «Ягодные места» и «Ардабиола»). Но иногда фантастические вставки серьёзно бывают задуманы составной частью идейно-эстетической концепции; да и вообще, по мнению некоторых литературоведов, во всём мировом литературном процессе нарастает удельный вес научной фантастики.
Сбывается предсказание известного писателя и учёного И.Ефремова о том, что, по мере всё большего распространения знаний и вторжения науки в жизнь общества, всё сильнее будет становиться их роль в любом виде литературы, и тогда научная фантастика умрёт, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из её разновидностей (даже не слишком чётко ограничиваемая), но не как особый жанр.
Фантастика вторгается в искусство, правда, более сложными путями, чем представлялось И.Ефремову. Реалистическая литература не менее деятельно осваивает теперь также фантастику традиционного типа — условно-романтическую, сказочную, визионистскую. В одних произведениях реалистическое изображение контаминируется с научно-фантастическим, в других — с чудесным, со сказочным. В романе в стихах абхазского поэта В.Анкваба «Абрыскил» по мотивам одноименного национального эпоса, научно-фантастические главы о будущем чередуются с фольклорными прошлом. Романы, повести, рассказы М.Булгакова, В Орлова, В.Катаева, С.Залыгина, Н.Евдокимова, А.Житинского, В.Куприна, В. Дрозда и др. образовали ряд «фантастической реалистики», противолежащий ефремовскому, жюль-верновскому.
Чем объяснить, в самом деле, эту тенденцию, особенно необычную для русского искусства с его мощной реалистической традицией? Художественным созреванием исторически молодого жанра? Действительно, лучшие творения, например, К. Чапека и И.Ефремова, А.Азимова и братьев Стругацких, Р.Брэдбери и С.Лема (наудачу взятый нами перечень можно увеличить во много раз) не уступают любому современному художественному произведению реалистики. Но всё-таки — за исключением наиболее выдающихся. В традиционной нефантастической литературе сколько угодно более высоких поэтических образцов. И тем не менее реалистика ныне как-то особо нуждается в фантастике, появился даже термин фантастический реализм. Но, может быть, его история начиналась гораздо раньше? Фантастико-реалистическая структура отличала уже «Дорогу на океан» Л.Леонова и ещё до этого «Аэлиту» А.Толстого. Однако такой широкой диффузии, такого сложного переплетения фантастики с «реалистикой» отечественная литература, кажется, ещё не знала.
Сегодня, когда литература, искусство в целом не может не заглядывать в завтрашний день, потому что грядущее с небывалой стремительностью набегает в сегодняшнюю обыденность, проективная способность научной фантастики расширяет творческие возможности художественного реализма. Фантастико-реалистические опыты нашей прозы последних лет напоминают о давней мечте М.Горького, что действительность грядущего дня для отечественной литературы не просто художественная условность, но правомерный объект реалистического отражения, наряду с былым и сущим. Сегодня как никогда актуален горьковский тезис о том, что «мы должны эту третью действительность как-то сейчас включить в наш (литературно-эстетический, — А.Б.) обиход, должны изображать её».
Научно-фантастическая условность при всей своей нетождественности научной истине всегда каким-либо образом согласуется с гипотетическим краем познания. Даже когда писатели вовсю эксплуатируют, например, сверхсветовые скорости, всё равно точкой отсчёта для фантастического допущения подразумевается предельная в природе скорость света. По всей видимости, невозможно путешествие из будущего в прошлое, но согласно парадоксу Лоренца-Эйнштейна для обратного перемещения нет принципиального запрета. Через научную фантастику в искусство вошла вместе с целым рядом новых фундаментальных понятий также и художественная условность нового типа.
Никто не рискнёт утверждать, что в пьесе В.Маяковского появление фосфорической женщины из будущего — оригинальная научная фантастика. Но сам по себе этот условный приём был подготовлен в сознании и читателя и писателя уэллсовой «Машиной времени». Повесть великого фантаста впервые (и надо сказать, ещё до оформления Эйнштейном своей теории) внесла в массовое сознание идею обратимости, пластичности времени.
Сегодня становится ясно, что научная фантастика оказывает на искусство более глубокое воздействие, чем принято обычно считать. И сама она давно перешагнула прозаические формы, в которых первоначально возникла. Оглядываясь из настоящего в прошлое отечественной литературы, теперь уже можно говорить и о некоторой традиции научно-фантастической поэзии — от В.Брюсова, И.Хлебникова, В.Маяковского до Л.Мартынова, В.Шефнера, С.Орлова, О.Тарутина и т.д. А сколько мастеров художественного слова обращалось к философской драме с элементами научной фантастики! А.Толстой, В.Маяковский, М.Ауэзов, К.Крапива, А.Якобсон, Г.Абашидзе, — не называем здесь много других, менее известных имён. Скажем только, что научно-фантастическая драматургия — факт не только русского современного искусства, но и азербайджанского, армянского, грузинского, украинского, эстонского. На кино- и телеэкран находят пути оригинальные сценарии и прозаические произведения научной фантастики А.Толстого, Л.Леонова, А.Беляева, И.Ефремова. С.Лема, К.Булычёва, А. и Б.Стругацких и др.
Если добавить, что за последние годы образовалось заметное течение научно-фантастической живописи (вспомним хотя бы космические полотна А.Соколова и космонавта А.Леонова), получается любопытное противоречие. Литературная Золушка, которую ещё недавно в шестидесятые годы объявляли «обеднённым жанром», теперь не только укрепляет свои полиции в литературе, но и пускает ростки едва ли не во всех видах художественной культуры. Иными словами, речь — уже не только о литературном и не просто о жанре.