Пытаясь забыть о спутнике, Чарльз уставился на Рене Эпинэ. Белокурый не хуже Савиньяка маршал, скрестив руки на груди, наблюдал за сраженьем. Рядом адъютант держал оседланного коня. Странно, что художник изобразил не знаменитую атаку, а ее ожидание…
– …невежды в восторге! Дурно исполненная банальность…
– Вот уж нет! – возмутился Чарльз, но Понси кричал о чем-то, не имеющем отношения ни к Двадцатилетней войне, ни к нынешней. Кто-то что-то сочинил, кто-то об этом что-то сказал, кто-то кого-то вызвал… Из-за писанины?
– Я ответил им вызовом! – кипятился корнет. – Всем троим! Я никому не позволю в моем присутствии оскорблять великого Марио…
Марио Давенпорт не знал, его тянуло просто побродить среди помнящих пораженья и победы клинков, коснуться кирасы Ги Ариго, постоять перед такой не парадной картиной. В Старом арсенале было как-то по-особенному спокойно… Было бы!
– …утратили смысл и способность к развитию… Если разобрать эту чушь, станет очевидно… – К Леворукому! В разборе чуши Чарльз не нуждался, как и в спутнике. Таком. Трофеи нужно осмотреть как следует, в обществе Понси это невозможно. Чарльз кинул последний взгляд на еще не повесившего Пеллота Эпинэ и рванул к выходу.
– Вы не больны низкопоклонством перед хламом, – возвестил догнавший капитана корнет, – как и я! Презренней обожествленья ржавого железа лишь обожествленье пустоголовых кокеток! Великий Марио ниспроверг нелепый обычай посвящать размалеванным кускам плоти жар своей души, воспев истинные ценности. Одиночество. Гордость. Презрение к вызывающим похоть вертихвосткам и бездарным невежественным глупцам. Это звучит в каждой строфе…
– Благодарю за прогулку! – рыкнул Чарльз. – К сожалению, я должен… подготовить маршалу Савиньяку карты.
Корнет остановился и часто заморгал. Будь бедняга потолще, он бы напомнил обиженную сову. Давенпорт ощутил укол совести и промешкал, это стало его второй ошибкой.
– Я служил под началом Рокэ Алвы, – возвестил Понси. – Это великий человек, но я не склонял головы и перед ним!.. Мы ссорились, мы не понимали друг друга, мы стали соперниками в любви, но рожденный для одиночества всегда узнает родственную душу за забралом ложных улыбок и горьких дерзостей! Эта женщина, не стану называть ее имени, не стоит вражды. Я посвятил маршалу Алва стихотворный триптих. Не скрою, я писал сразу о нем и о себе. Те, кто выше толпы, смотрят одними глазами. Маршал Савиньяк такой же, я это понял сразу. Холодный, полный затаенной боли…
– Господин Понси, я не намерен… обсуждать достоинства господина маршала.
– Вот оно! Вы боитесь заглянуть в бездну, потому что понимаете свою несвободу, свою обыденность. Вы, герой и храбрец, не отступивший перед полком узурпатора, отступаете перед величием одиночества. Так звери бегут от грозы, так…
– Простите, мне надо идти.
– Я провожу вас! Догорают багровые свечи, – длинная рука взмыла вверх и сразу же пошла вбок, Чарльз увернулся и ускорил шаг, —
Я один в темноте бурной ночи.Мой оскал беспощаден и вечен,Мне нет дела до мнения прочих…
Капитан понял, что это и есть триптих и его придется слушать. Протестовать было бессмысленно, а Понси не отставал. У него были длинные ноги и, видимо, отменные легкие, так как корнет умудрялся бежать кентером, выкрикивая на скаку вирши и даже не думая задыхаться.
– Я отринул Любовь, Честь и Дружбу, – орал Понси, и встречные офицеры смотрели на Чарльза, не скрывая усмешек, —
Ворон выше никчемных терзаний,И никто мне навеки не нужен…Я – тот зверь, что не просится в стаю.
Лестница, на которую они выскочили, была крутой, но поэт ее словно бы и не замечал, все повышая и повышая голос:
Я один. Я силен и свободен,Я любуюсь на винное пламя…
Может, это в самом деле было великим, Чарльз ничего не понимал в поэзии и понимать не собирался. Он хотел добежать до адъютантской, схватить первую попавшуюся карту и уткнуться в нее, лишь бы прекратилось это вытье. Другого способа избавления капитан не видел, не убивать же человека только потому, что он навязчив. И вообще надо думать, почему умные люди тебя удерживают, и не уходить с кем попало. Правильно детей пугают чужаками. Незнакомец может оказаться не только шпионом, предателем или закатной тварью, но и поэтом, и тогда он станет читать стихи. Громко, настырно, беспощадно…
– Смерть чужая с мечом моим бродит.
В конце коридора все отчетливей виднелась дверь в адъютантскую. Споро же они добежали!
– Смерть моя на тропе поджидает…
Поняв, что жертва ускользает, Понси ухватил Чарльза под руку и начал читать быстрее. Слова и рифмы были разными, и при этом каждое новое четверостишие странным образом повторяло предыдущее. Такими одинаковыми бывают караси, головастики, воробьи… Нет, воробей от воробья отличается сильнее. Барахтаясь в строфах, Давенпорт рвался к обетованной двери, как рвется к берегу завязший в болоте конь. Понси висел на рукаве и орал:
Я устал от тщеты вашей жизни,Мир так пуст, а враги так ничтожны,И мои красно-черные мысли,Словно угли, прожгут вашу пошлость!
– Вынужден вас покинуть! – Давенпорт резким движением высвободил руку. – Мне надо работать.
– Я порву равнодушье клыками, – возопил покидаемый, —
Засмеюсь, видя страх и проклятья.И, взмахнув роковыми крылами,Упаду к верной Смерти в объятья!..
– Давенпорт! – воззвал из комнатных глубин спасительный глас. – Вы непростительно задерживаетесь. Мы вас ждем уже полчаса.
Адъютанты регента его откровенно выручали, и Чарльзу стало стыдно и за бегство, и за ложь с картами. Увядающий на глазах поэт был безобидным и затюканным, наверняка ему доставалось всю жизнь – старик Понси слыл человеком крутым и вряд ли ценил вирши.
– Я мало смыслю в поэзии, – начал Давенпорт. – Вы, конечно, не Веннен…
– Ненавижу, когда меня сравнивают с…
– Давенпорт! – крикнули из приемной. – Он не любит никого из тех, кого вы сможете припомнить.
– Я же сказал, что не понимаю в поэзии, – выкрутился Чарльз, – но вы пишете… интересно…
– Я подарю вам свой триптих! – провопил напоследок Понси и отступил в коридор. Чарльз вздохнул полной грудью и поблагодарил за будущий подарок.
3
Бруно Савиньяк знал не настолько хорошо, чтобы сделать больше, чем делал фок Варзов. Старик бодался с фельдмаршалом и его генералами, когда Ли еще портил королевские портреты. Впрочем, Хайнрих для вломившегося в Гаунау маршала прочитанной книгой тоже не был…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});