на работе у Максима, все ногти у тебя были обгрызены и никакого маникюра не было!..
Женя посмотрела на писательницу и покачала головой.
– Так всё это тяжело, Маня, – сказала она наконец.
– Я знаю. Но ты должна.
Женя боком присела на диван.
– Мы… сильно поссорились, я уехала из дома.
– Из-за чего? Из-за его любовницы?
Женя вдруг вся вспыхнула, словно внутри у неё зажегся красный свет, выпрямилась и сжала руки:
– Откуда ты знаешь?!
– Расспросила людей.
– И… люди знали?! И рассказали тебе?! – с ужасом спросила Женя. – Никто не должен был знать, никто! Я не могла этого допустить! У нас дети! Они ни при чём!
– Но если ты уехала из дома, значит, вы собирались разводиться?… Дети всё равно бы узнали!
– Нет! – закричала Женя с отчаянием. – Я не знала, что мне делать! Я уехала, чтобы подумать! Я не могла больше… с ним!..
И она заплакала по-детски, навзрыд.
Маня присела рядом, обняла, принялась утешать и шептать. Женя плакала.
– Мы такую прекрасную жизнь вместе прожили, – говорила она сквозь слезы. – И вдруг! Он стал другим. Я сразу это поняла, говорят, есть женщины, которые до последнего не догадываются, а я всё знала с первой минуты! Он вернулся домой – другой! Понимаешь? Я сначала пыталась не обращать внимания, потом хотела с ним поговорить, потом стала придумывать, что сделать, чтобы он… вернулся! Нет, он и не уходил, но его не было, не было!
– Долго?
Женя горестно кивнула.
– С полгода.
– А потом?
– Я затаилась и стала ждать. Я не знала, что делать! Детей, слава богу, не было, они оба в Москву уехали. Но ничего не менялось, понимаешь? Мы жили как посторонние, это мы-то!.. Он без меня ни разу обедать не сел за всю жизнь, говорил, что ему без меня есть скучно!..
И она зарыдала с новой силой. Маня качала её из стороны в сторону и гладила по спине.
…Но она ничем не могла помочь!..
– Потом я уехала. Собрала чемодан, позвонила ему и сказала – хватит, так больше продолжаться не может. И он… ничего не сделал, представляешь?! Не примчался домой, не стал меня останавливать! Он меня… отпустил! Господи!..
Маня вздохнула. У неё заболело сердце. Или душа. Что там может заболеть с левой стороны груди?…
– Где ты жила?
– У нас есть домик под Беловодском, там раньше родители жили. А когда их не стало, мы там всё поправили, перестроили, а продавать не стали. Там и жила.
– И оттуда ты в то воскресенье приехала?
Женя кивнула, высвободилась и закрыла лицо руками.
– Он ко мне приехал, – прошептала она. – На Пасху. И остался ночевать. У нас было… свидание. А потом опять приехал. Мы в ресторан ходили. И в Нижний Новгород на майские поехали. Как молодые!..
Манино сердце – или душа? – болело невыносимо.
– Он мне всё рассказал, – продолжала Женя шёпотом. – Вернее, наоборот, ничего не стал рассказывать. Он сказал, что сделал ошибку и просит забыть и простить. Как будто ничего не было. Сказал, что устал от того, что меня нет. Что я важнее кого бы то ни было. Он так и сказал!
– Я верю.
– Он сказал, что понимает – так прекрасно, как было, больше никогда не будет. А я сказала, что можно попробовать.
– То есть вы помирились?
– Нет, – жарко прошептала Женя. – Не так! Мы снова встретились и полюбили друг друга. Нас не было все эти полгода. А потом мы появились опять, оба.
– Боже мой, – пробормотала Маня.
– Мы договорились, что я в воскресенье приеду. К нему. Домой. И я не разрешила ему за мной приезжать.
– Почему?
– Мне хотелось вернуться как из отпуска! Просто войти и всё начать сначала. И в тот день его убили.
Они долго сидели молча.
– Не могла же я это рассказывать следователю, – наконец выговорила Женя словно с удивлением. – Да и вообще я… плохо понимала, что вокруг меня делается.
– И на маникюре ты не была?
– Не-ет, конечно. Я весь день с цветами возилась, в земле.
– И к Максиму на работу ты не заезжала?
– Нет, Маня. Я вернулась вечером и… узнала. Всё кончилось. Вся моя жизнь.
– У тебя дети, – вяло проговорила Маня, понимая, что говорит ерунду.
Никто никого никогда не заменит. Никто не придёт назад.
– Он был один, – продолжала Маня. – Когда я приехала иконы смотреть. Сказал, что жена ещё не вернулась. И домоправительницы тоже нет. Мне так понравилось это слово – домоправительница!..
Женя покивала.
– Рита со мной весь день была, мы вместе цветы сажали. Она огородница знатная, а я… так. Садовод-любитель.
Маня посмотрела на неё.
– То есть ты в то воскресенье была с Ритой?…
– Ну да. Она мне помогала цветы сажать. А что?
– А то, что это называется алиби.
Женя махнула рукой.
– Маня, зачем мне алиби? Я его не убивала. И все соседи нас видели, мы весь день с цветами на улице возились.
У Мани Поливановой с плеч свалилась гора.
Нет, не гора, а свинцовая плита, которая придавливала её к земле.
Она вдруг задышала, и боль с левой стороны моментально унялась.
– Женечка, – сказала она жалостливо, – бедная моя!..
И они заплакали уже вдвоём.
Поплакав, Маня ощутила в себе необходимость немедленно довести дело до конца.
– Хорошо, – сказала она решительно и поднялась с дивана. – Ладно. Ты прости, но я тебя подозревала до последнего!
– Это ничего.
– Вчера вечером Елена Васильевна звонила?
Женя вытерла глаза и посмотрела с удивлением:
– Звонила, а откуда ты знаешь?…
– Что она сказала?
– Обещала утром заехать и что-то мне передать. А утром следователь позвонил и…
– Я знаю, – перебила Маня. – Что было дальше, я знаю. Женя, ты должна мне сказать.
– Что именно, Маня?
– Последнее усилие, – пообещала писательница. – Кто был его любовницей? Женя, мне нужно!..
– Я не знаю. – Женя покачала головой. – И он не говорил, и я не спрашивала.
– И вокруг никто не проболтался?
– Нет.
– Какие прекрасные у него друзья, – пробормотала Маня. – Мне срочно нужно уехать. Я скоро вернусь, без меня не обедайте!
И её трость застучала по ступеням лестницы.
Женя осталась одна.
Второй раз за этот день Маня, вбежав в офис «Регионстальконструкции» – вот название, господи помилуй! – сообщила охранникам, что она «к Сорокалетову».
…Только бы он оказался на месте, только бы не уехал в теннис играть или ещё куда-нибудь разгонять тоску!..
Звонить она не стала. Почему-то ей было страшно ему позвонить.
Роман сидел за столом, стиснув голову руками, и что-то мычал сквозь зубы.
– Маня?! Ты же уехала! Я тебя отправил! Опять поставщики дурят,