— Ну а почему же вы боялись меня, и вообще русских?
— Да тут понимаете какое дело… Когда стали приближаться ваши, все в деревне страшно испугались, говорили, что русские — дикий народ, дьяволы, всех грабят, убивают, насилуют, издеваются. Ждали вашего прихода, как Страшного суда. Я их убеждала, что русские такие же, как австрийцы, что им присущи гуманность, дружелюбие, взаимопомощь. В общем, старалась всех успокоить, но лучше бы я этого не делала.
— Да почему же?
— И говорить не хочется. Наше село освобождали какие-то узбеки или калмыки. Вид у них и впрямь был такой, как их рисовали на фашистских плакатах, да еще пьяные. Начали гоняться за девушками и молодыми женщинами. Я вон своих еле спасла. Ворвались в наш дом, на девчат бросились. Дочки выскочили в окно, побежали в лес. Солдаты начали стрелять через окна, а потом кинулись за ними, но были пьяные, не догнали. С тех пор я боюсь русских, а селянам стыдно в глаза смотреть. Хорошо, что теперь тут ваша часть стоит, безобразия прекратились.
Да, правильно поступило наше командование, издав строгий приказ беспощадно карать за притеснение мирного населения и дискредитацию высокого звания советского солдата. В Австрии не удалось избежать грабежей и бандитизма. Бывали случаи, когда недобитые фашисты и власовцы переодевались в советскую форму и нападали на австрийцев, вызывая тем самым недовольство к советским войскам. Так, в одном из домов в окрестностях Санкт-Пельтена бандиты напали на семью. Они забрали продукты и деньги, зарезали хозяина, изнасиловали и убили его жену. А население считало, что это сделали советские солдаты, так как на месте преступления нашли «случайно оброненную» пилотку со звездочкой.
Однажды ночью в дверь моей комнаты торопливо постучали. Это был хозяин дома. Он сообщил, что на крайний дом в овраге напали бандиты, но сельская дружина боится туда идти без оружия. Он просил помочь дружинникам.
Мне подумалось: а вдруг это уловка, хозяин говорит все это под угрозой оружия, чтобы я открыл дверь и бандиты смогли ворваться в штаб.
— Спроси, Лосев, он один?
— Один, — перевел Лосев.
Я вышел. Передо мной стоял наш хозяин с белой повязкой на рукаве. Он повторил свою просьбу. Я взял пистолет, снял его с предохранителя. На улице меня ожидало человек шесть стариков-дружинников. Мы пошли на окраину села — впереди я, а за мной семь стариков с палками в руках. Могли бы свободно стукнуть меня палкой по голове, а потом свалить все на бандитов.
Мы вышли за село, старики начали отставать. На вопрос, где бандиты, они показали мне на какое-то ущелье. Лезть туда было безрассудством — оттуда меня хорошо было бы видно на фоне неба. Я поднял пистолет, выстрелил — старики попадали. Я крикнул:
— Эй, кто там? Ах вы, гады! Отделение, к бою!
Снизу что-то крикнула женщина. Я кричу ей, она — мне, но мы друг друга не понимаем. Но вот ко мне подошли старики, и герр Бауэр успокаивающе начал мне показывать жестами, что все в порядке. Мы пошли назад в село, по дороге встретили наших бойцов во главе с Лосевым. Он догадался сбегать к дежурному по части и тот послал отделение в помощь мне.
Я сказал, чтобы солдаты в сопровождении одного из дружинников спустились в ущелье и проверили, что там произошло. А остальные старики поблагодарили меня и, постукивая палками по мостовой, отправились продолжать дежурство.
Лосев вернулся примерно через полчаса и рассказал, что, когда они вышли за село, по дороге со стороны ущелья простучала подвода. Хозяйка дома сказала, что когда раздался мой выстрел, к ее спине приставили автомат и велели крикнуть, что все в порядке. А затем бандиты спешно похватали продукты и уехали…
Вскоре к нам пришел приказ весь переменный состав штрафников передать в 202-й запасной полк. С большой радостью был воспринят приказ Верховного главнокомандующего о демобилизации солдат старших возрастов и Указ Верховного Совета СССР об откомандировании специалистов на восстановление народного хозяйства.
Оставшись без солдат, наши офицеры пытались спасаться от безделья пьянством и игрой в карты, а вот Живайкин не скучал. К нему обращалось за медицинской помощью местное население, и женщины, побывав у него, старались болеть подольше.
Майор Сорокин для развлечения организовал охоту. Каждый взял свое излюбленное оружие: Сорокин — трехствольное ружье «Зауэр», Ваня Живайкин — автомат, я — мелкокалиберную винтовку, Васильев — карабин, Пыпин — снайперскую винтовку. Хорошо хоть что у нас на вооружении не было противотанкового ружья и миномета.
Встали около четырех утра. Ездовой Быков уложил на повозку бочонок вина, отварное мясо, сало, тушенку. Мы разместились в тачанке Сорокина и на повозке и в темноте выехали из села. За селом началось поле, по которому мы решили идти, растянувшись в цепь. Уже когда мы приближались к лесу, с лежки вскочили коза и подросший козленок. Поднялась стрельба. Козлика убили, а коза скрылась в лесу. Мелькнули зайцы, но разве в них попадешь на таком расстоянии в утренних сумерках! На пологом склоне перед нами открылась широкая поляна, у самой кромки леса — дом лесника. На поляне мы остановились. Быков разостлал брезент, разложил еду. По центру стола красовался дубовый двухведерный бочонок, вокруг него — пивные кружки для вина. Завтрак прошел, как говорят дипломаты, «в теплой дружественной обстановке». Лесник несколько раз выходил из своего дома, ло так и не решился подойти к нам.
Отдохнув, мы двинулись дальше по лесу. Нам попадались многочисленные следы кабанов, оленей, лосей. Но при том шуме, который мы создавали, подойти к дичи было невозможно.
Километров через двенадцать мы наткнулись на обнесенный колючей проволокой немецкий склад боеприпасов. Возможно, подход к нему был заминирован. Это в сочетании с жарой и усталостью охладило наш охотничий азарт, и мы поехали домой.
В конце августа пришел приказ о расформировании нашей роты. Офицерам надлежало явиться в распоряжение штаба армии, рядовой и сержантский состав должен был быть откомандирован в 202-й запасной армейский полк.
Наступил мой последний день в селе. Степанида Макаровна умоляла меня после приезда в Советский Союз опустить в почтовый ящик письмо. В нем она сообщала родным, что жива, и просила, чтобы они ходатайствовали о ее возвращении на Родину. Я взял письмо, хотя и опасался возможных неприятностей.
Проститься со мной собрались местные девушки. Я сфотографировался с ними на память своим «Кодаком». Все просили выслать фото. Я обещал, хотя наперед знал, что этого не сделаю.
Кучинский и я, с согласия Сорокина, решили поехать в отпуск в Советский Союз, а потом вернуться в Австрию. А вот четырем нашим командирам взводов было не до отпуска. Выяснилось, что Живайкин уже много дней лечит их от венерических заболеваний — больных до выздоровления в Советский Союз не пускали.
Сели за стол, наполнили бокалы вином, хотя офицерам из-за болезни пить было нельзя. Но мы ведь прощались навсегда! Сорокин поднял бокал, произнес тост. Все встали.
— А черт с ним, на прощанье можно! Выпьем, друзья, — сказал кто-то из взводных.
Зазвенели бокалы, и я начал заглатывать, загоняя в себя насильно, вино. Надо! Прощание на всю жизнь!
Каждый говорил тост, пили все, и Наташа, и Котя. Офицеры захмелели, начали плакать, как дети, сетуя на свою судьбу, на болезнь. Даже разлуку отметить нельзя по-людски!
Настало время прощаться. Офицеры полезли целоваться, но ведь… И жалко, и страшно к ним даже прикасаться. Все пьяные, и меня мутило то ли от вина, то ли от их поцелуев. А вот с Живайкиным прощались сердечно. Прощай, Ваня, друг мой фронтовой. Счастья тебе!
Сорокин, Кучинский, я, Наташа и Котя в трофейном «виллисе» поехали на железнодорожную станцию. Сорокин, проводив нас четверых, должен был забрать штабную документацию, штампы, печати и ехать в штаб армии.
На станции было столпотворение. Из всех частей провожали демобилизованных, отпускников, командированных. Патруль проверил у нас документы и указал на товарный поезд. У меня был тяжелый чемодан с какими-то железками и тряпьем, вещмешок с едой, мылом, личными вещами, скатка шинели. За мелкокалиберкой и ящиком с патронами я хотел вернуться позже. Но когда, оставив в вагоне свои вещи под присмотром Кучинского, я пришел с Сорокиным на привокзальную площадь, «виллис» мы не нашли. Шофер, реабилитированный штрафник, угнал машину вместе с вещами Сорокина. Так пропала моя винтовка. Правда, при въезде в Советский Союз ее все равно бы изъяли, но поведение шофера было ошеломляющим. Это смахивало и на дезертирство, и на воровство.
Я простился с Сорокиным и вернулся в вагон, поезд тронулся. Кучинского, Наташу и Котю потеснили на нарах, и мне не осталось места. Выручили девушки. Они на полу вагона на сене расстелили плащ-накидки и вполне удобно устроились.