ладонями. Она ведь помочь хотела, разве это непонятно? Почему ее ругают, за что?! А Пересвет и не думал ее жалеть:
— …Но хуже того, ты подвергла опасности властителя Северного царства. Благословение Сварога делает его крепче остальных, но не убережет от дюжины стрел. А без князя земли рухнут в жестокую междоусобицу. Знаешь сколь много пролилось крови, пока Властимир не взошел на трон? Как часто одно поселение вырезало другое ради припасов? Сколь злобно кочевники и морские разбойники грызли наши окраины? И отцу Властимира не было до этого дела! А сыну пришлось в крови и грязи мараться. Думаешь, приятно это?..
Забава молчала. Но не потому, что не хотела ответить, а просто боялась заплакать снова. Да, она сглупила! Но можно было хоть полусловом обмолвиться об опасности, поговорить с ней как с человеком, а не спихивать непонятно куда, точно ненужный скарб.
— …Упрямишься, — снова фыркнул Пересвет. — Из женской гордости не хочешь признавать ошибку…
— Как будто мужик с радостью ее признает! — воскликнула, вскакивая на ноги. — Есть только ваша правда, а нашей не слышат! Это неправильно!
Воин медленно поднялся на ноги и поглядел на нее сверху вниз.
— Неправильно думать, будто твоя жизнь ценнее княжеской. И самое лучшее, что ты сейчас можешь — упасть Властимиру в ноги и молить о прощении. А не то останешься и без его внимания, и без ребенка.
Забава вновь охнула, схватилась за живот.
— Я не…
Пересвет махнул рукой, обрывая ее лепет, и продолжил так же сухо:
— Сейчас лекарь тебя осмотрит. Не противься ему. Однако сдается мне, князь с дитем все ж таки успел.
И ушел… А вместо него явился лекарь. Старик совсем, сгорбленный, подслеповатый. И все равно это было унижение — задирать перед ним подол. Дать прикасаться там, где трогал лишь князь.
— Радуйся, — прошамкал, наконец. — Твое чрево понесло…
Но вместо улыбки Забава уткнулась в ладони и горько заплакала. Не себя жалела, а еще не рождённого малыша. Наследником ему не быть, да и на защиту князя Забава больше не надеялась. А если девочка? Думать об этом было еще хуже. Страшнее, чем ждать появления князя и гадать, какой приговор он ей вынесет…
А время тянулось хуже смолы на солнце… Лишь однажды к ней заглядывала прислужница. Белая, как полотно, девушка натащила еды и питья, а затем сгинула бесплотной тенью. На Забаву даже не взглянула. Только вздрагивала всякий раз, стоило хоть немного шевельнуться. Ну и как после такого взять ложку? Забава не то что кусок в рот сунуть — подняться не сразу сумела.
А когда встала, пошла к окну вместо того, чтобы подкрепиться. И до рези в глазах вглядывалась в темневшее небо, пока оно не сделалось совсем черным.
Засыпал Сварг-град… И терем тоже. Но князь все же пришел. И случилось это в самую глухую полночь.
* * *
Властимир
Давно уж терем окутала тишина. Самые стойкие из знати едва волочили ноги, следуя за своим господином, и не слышали, что он приказывал. А говорил и делал Властимир много.
Успел схватить и повесить на главной площади нескольких бунтовщиков, а других кинуть в застенки. Навел порядки в городе и Совете, отправил воинов в дозоры, но кроме того — нашел Ярину. Сдохла, тварь, в лесу, как псина безродная. Лекарь божился, что у нее сердце лопнуло, однако Властимир не верил. Такие гадины, как Ярина, живучи, к тому же дух от тела шел странный — будто бы с горчинкой.
Властимир сам не понимал, как сумел это учуять. Но размышлять об этом не хотел.
Ясно одно: отравил кто-то мерзавку, чтобы лишнего не растрепала. А ему снова искать змею в Сварг-граде. Но кроме того — давиться бессильной яростью от того, что досталась предательнице слишком легкая смерть! А ему новый щелчок по носу. Оплошал! Не почуял опасности… Своим приказом оставил девку в тереме, а должен был выгнать взашей. Вот же дурак!
Властимир с силой толкнул дверь, что вела в покои наложниц. И едва унявшаяся ярость удушливой волной перехватила дыхание. Вот она — лгунья! Клялась ему, что Сварг-град покинет, а вместо этого опять своевольничать вздумала!
Властимир медленно оглядел жавшуюся к стене наложницу. Руки так и чесались схватить плеть. Или хоть стену кулаком припечатать — только бы проклятое жжение в груди стало чуточку меньше.
— Ты нарушила слово, — зарычал, ступая ближе.
Забава вздрогнула и низко опустила голову.
— Да, господин…
— В тягости кинулась на толпу. Чуть не погубила дитя.
— Я не знала…
— Молчать.
Девка обхватила себя за плечи. Ее бил мелкий озноб, и Властимир видел, как отчаянно она пробует этого не показать. Жалость вновь царапнула сердце. Но и злость стала сильнее. Да сколько можно потакать неповиновению?! Что он за мужик такой, который с бабой сладить не может?
Нет, нельзя было давать волю сердцу. Не к счастью это привело, а к беде. И пора бы все исправить.
— Завтра же ты отправишься под замок, — произнес с нажимом. — И будешь там до тех пор, пока не решу…
Наложница побледнела, однако лишь крепче стиснула губы. А Властимира аж встряхнуло от злости. Вот упрямая! Повалилась бы в ноги, попросила милости — может, и он бы смягчился. Так нет же! Стоит ровнехонько, будто кол проглотила.
— И когда родишь — ещё подумаю, дать тебе ребенка или нет, — добавил мстительно.
Забава аж вскинулась. А Властимир чуть язык не прикусил — столько всего было в ее остром, как меч, взгляде! Аж совестно на миг стало. Казалось, одно слово наложницы, хоть самое пустяковое — и он бы отменил приказ. Подошел бы, обнял и усадил к себе на колени… Но девушка по-прежнему молчала. Видно, не дитя ей дороже, а женская гордость.
Ну и пусть ей утешается!
Круто развернувшись, Властимир покинул наложницу. Зря только приходил. Девка и не думала признавать, что виновата. Значит, и ему страдать нечего. Других дел полно.
Однако когда он уже подходил к своим покоям, его нагнал Пересвет.
— Господин мой. Новости есть… Чтоб их.
Дурные, значит. А других не ждал.
— Говори.
— Сестры забавы погибли. Все трое.
И в воздухе повисла тишина. Властимир смотрел на смурного воина и не мог поверить. Мертвы? Но как?! Их ведь лекарь смотрел — и нескольких дней не прошло!
— Они же… не дети — за одну ночь сгореть, — вымолвил, наконец, — как такое возможно?..
Однако воин лишь пожал плечами. Ему нечего было сказать.
— …Сам на них гляну, — решил Властимир. — А всем, кто девочек осматривать и хоронить будет, заплатить