Читать интересную книгу Шпион судьбу не выбирает - Игорь Атаманенко

Знаешь, Олег Юрьевич, я всегда как-то бессознательно сравнивал две персоналии — Фаину Раневскую и Никиту Богословского. И пришел к выводу, что они по своему психологическому складу — близнецы. Они оба умеют создавать водевильные ситуации и розыгрыши — это у них в крови. С одним, но весьма существенным отличием. Суди сам.

Богословский творит розыгрыши элегантно-остроумно, хотя, на мой взгляд, иногда и есть в них нечто от Мефистофеля. Возможно, потому что в самом Никите Владимировиче каким-то невероятным образом сочетаются юношеский романтизм с мефистофельским цинизмом.

В Богословском есть все из афоризма Оскара Уайльда: «Что есть джентльмен? Джентльмен — это человек, который совершает поступки, недостойные джентльмена, но совершает их по-джентльменски!»

И последнее. Розыгрыши Богословского можно рассматривать как самоцель, ибо подавляющее их большинство бескорыстно — он с них материальных выгод не имел, а моральные и вещественные издержки разыгрываемого — не в счет.

А вот то, что устраивала Фаина Георгиевна, я бы не розыгрышами — трюками назвал. Потому что они, как правило, направлены на приобретение ею каких-то материальных благ, на создание комфортных условий для своего продвижения по жизни. Впрочем, я лично не вижу ничего в этом противоестественного… Борьба за выживание! И Раневской, как никому из ее коллег, приходилось-таки драться, чтобы выжить. И на сцене, и в быту…

Чтобы проиллюстрировать мои умозаключения, приведу тебе пару примеров из коллекции розыгрышей Богословского, а ты потом сравнишь их с тем трюком, что устроила Фаина…

Звонит как-то Богословский актеру Цареву от имени министра Морского флота — просит разрешения назвать его именем океанский лайнер. Но одно условие — согласие парткома театра. На следующий день перезванивает, извиняется, говорит, что Политбюро ЦК решило присвоить лайнеру имя героя революции, но есть пароход поменьше. Актер вновь идет в партком…

Так, снижая тоннаж и значимость судна, в конце концов, предложил дать имя Царева какому-то «катерочку-дерьмовозу»…

Когда Казаченко перестал смеяться, Карпов невозмутимо продолжил:

— Или вот еще пример «богословского» розыгрыша…

У писателя Виталия Губарева была манера позвонить и объявить, что вечером придет в гости. Не спрашивая, ждут ли его, свободен ли хозяин. Очередной его визит Богословский встретил во всеоружии: заехал в Радиокомитет к Юрию Левитану и упросил его наговорить текст. Полну горницу гостей созвал на вечер. Губарев не заставил себя ждать — тут как тут. Сидят, выпивают… Композитор сделал вид, что включил радиоприемник, на самом деле — магнитофон. Неповторимый голос Левитана: «…в области драматургии присудить: Лавреневу Борису Андреевичу — Сталинскую премию третьей степени… Губареву Виталию Георгиевичу за пьесу «Павлик Морозов» — Сталинскую премию третьей степени…»

Шум, гам, поздравления…

Счастливый Губарев мчится ног под собой не чуя в магазин за шампанским, фруктами. Пир разгорается с удвоенной силой… Кто-то предлагает послушать «Последние известия» целиком. У Богословского припасена еще одна запись. Вновь Левитан перечисляет фамилии награжденных и заканчивает выступление словами: «Губареву Виталию Георгиевичу за пьесу «Павлик Морозов» — ни х…!»

— Ну, как? Впечатляет, Олег Юрьевич?

— Куда уж более, Леонтий Алексеевич!

— А теперь — о трюке Фаины Георгиевны…

Грибанов, в силу своей занятости и других обстоятельств, на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов, у которого за душой было всего лишь начальное образование и двухлетнее производственное обучение на токаря на заводе «Красный Октябрь». В общем, мы из-за нищеты своей — нехватки эрудированных кадров — выпустили недоучку на рафинированную интеллигентку, народную артистку СССР.

Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб.

Предполагал, как выяснилось, Грибанов, а располагала Раневская!

Почему? Да потому, что в той ситуации она проявила себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя вокруг пальца недотепу Коршунова, как мальчишку. Словом, бестия, а не женщина!

Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека.

И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иностранных разведок на территории СССР поведал Раневской.

Процитировал пару абзацев из новой, хрущевской Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но! Беда в том, что проклятые наймиты империализма в обличии иностранных секретных служб пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему всего человечества — коммунизму.

Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности и пола, оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма…

Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса сразу догадалась, к чему клонит ее визави, но виду не подала.

Стукачество в артистической среде было всегда, еще при царях, распространенным явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. И было оно притчей во языцех. А уж вокруг Фаины Георгиевны… Там вообще агент на агенте сидел и агентом погонял! Ей ли было не знать, что все ее коллеги-артисты уже давно завербованы-перевербованы, так что это Коршунов считал, что он ведет игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках. Для Раневской же все его потуги были секретом Полишинеля…

Полагаю, что, вслушиваясь в страстный монолог незадачливого неофита, народная артистка СССР прикидывала, как ей поэлегантней уйти от предложения, которое, конечно же, должно последовать по окончании пламенной речи этого трибуна из КГБ…

Сначала она провела кинжальную разведку боем. Спросила: «Молодой человек, а где вы были раньше, когда я еще не успела разменять седьмой десяток?» — «Что вы, что вы, Фаина Георгиевна! — вскричал, переполошившись, Коршунов, которому показалось, что пароход уходит от причала прямо на его глазах. — Вам больше тридцати никто не дает, поверьте… Вы — просто девочка по сравнению с другими артистками вашего театра!»

Коршунов, предвкушая оглушительный триумф после исполненной увертюры, даже не заметил, что допустил оплошность, назвав Раневскую девочкой…

Ну, ты представляешь, Олег Юрьевич, как можно такую глупость в глаза бабушке сказать… Назвать девочкой знаменитую актрису, которая ему по возрасту годилась в матери, это — верх бестактности!

А Фаина — ничего. Девочка я для вас, ну что ж, значит, девочка. Так тому и быть! Женщине, в конце концов, столько лет, на сколько она выглядит…

Закуривает она очередную «беломорину», хитро прищуривается и при этом так спокойно говорит:

— Мне с вами, молодой человек, все понятно… Как, впрочем, и со мной тоже… Без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать! Я лично давно к этому готова. Н-да… Разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это — моя мечта детства. Но… Есть одно маленькое «но»!

Во-первых, я живу в коммунальной квартире, а во-вторых, что важнее, я громко разговариваю во сне. Вот и давайте, коллега, а по-другому я вас молодой человек и не мыслю с тех пор, как мы встретились. Да, вы — мой коллега! Так вот, давайте вместе, по-чекистски, поразмыслим.

Представьте, вы даете мне секретное задание, и я, будучи человеком обязательным и ответственным, денно и нощно обдумываю, как лучше его выполнить, а мыслительные процессы, как вы, конечно, знаете из психологии, в голове интеллектуалов происходят беспрерывно — и днем, и ночью… И вдруг! И вдруг ночью, во сне, я начинаю сама с собой обсуждать способы выполнения вашего задания. Называть фамилии, имена, клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее… А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже который год подряд. Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы лежат, чтобы услышать, о чем и с кем это Раневская там по телефону говорит! И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне… Нет-нет, я просто кричу обо всем, что у меня в голове…

Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете? Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Я бы даже сказала — от непредумышленного предательства… Но что делать, если мои родители передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — все пустое, ничего поделать не могут… Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают… Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов… имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты… во сне?