и оштаётся, што к царю идти? — вздохнул тут Горазд.
Судили они, рядили да порешили: пойдут к царю, только прежде дождутся, покуда Завид человеческий облик вернёт. Лишние руки-то не помешают.
— А вот я ещё что слыхал, — говорит Дарко. — Будто бы кто палец колдуна добудет, тот, значит, любые запоры им отомкнёт, все засовки да замки ему нипочём.
— И я о том слыхивал, — поддакнул ему Пчела. — Вот бы нам этакий палец, как в царский терем пробираться станем! Где, говорите, схоронен колдун-то?
— Ишь чего удумали! — осердился Невзор. — Вишь, слыхивали они! О птице из яйца не вы ли слыхали? Дом скрести будете, пока и духа не останется, не то люди ко мне ходить перестанут. Да о пальце думать не смейте!
На другой день, как ещё не развиднелось, они и поехали в Каменные Маковки за тем пальцем. Добряка с собою взяли, а Мокша дома остался, на хозяйстве. Сказал, у него ещё ноги ходят плоховато оттого, что на печи их отлежал.
— Завсегда ты трясёшься, как лист на осине, — проворчал Дарко. — Что же, и оставайся.
Завида тоже оставили, да он не утерпел, из дома ускользнул и по дороге следом понёсся. Земля уж лапы холодит, травы заиндевели, тёплое дыхание летит из носа паром, над рекою белый туман. Уж не смеются, не верещат лозники в ракитовых кустах — холодно им, спать ушли. Да и лист редеет, желтеет. Днями ещё тепло, а ввечеру морозец, и солнце всё слабее, всё позже согревает землю. Того гляди, выпадет первый снег.
Дождался Завид, как телега свернёт от реки да сколько-то проедет, чтобы мужикам уж не захотелось вернуться, а тогда нагнал их. Они поворчали, но взяли его. Путь неблизкий оказался, лишь на другой день ввечеру и приехали, припасов на лишний рот не брали, оттого и не шибко радовались. Да к этому рту ещё прилагалось ненасытное волчье брюхо.
Оставили телегу с лошадью в овражке, сами прокрались к кладбищу. За тонкими рябинками да берёзками кое-как хоронятся, глядят, не пойдёт ли кто сюда.
Час уж поздний, сумеречный, синий. Днём чуть покрапало, и теперь по низам лёг сивый туман. В нём далёкие редкие огни мерцают, подрагивают.
— Не увидят, — решил Невзор.
Разожгли тогда свечу, Горазд её взял. Волку стеречь велели: мало ли кто всё же пройдёт мимо. Кое-как, пыхтя, мужики с натугой откатили тяжёлый камень и принялись рыть. Завид глядит по сторонам, а глаза-то сами на могилу косятся.
Сперва работали бодро, да чем глубже яма, тем им страшнее. Копают с опаскою.
— Ну, не робеем! — воскликнул Пчела. — А оробеем, так уйти поспеем.
Сам-то на заступ и не налегает, для вида землю ковыряет.
— Да чё робеть? — спросил Добряк, утерев пот со лба. — Небось мёртвый тя не укусит.
Сколько-то ещё земли раскидали и застыли, глядят. После заговорили, да отчего-то шёпотом:
— Вишь ты, будто он?
— Он и есть! Да отчего ж он без лица-то?
— Дурень, ведь он колдун — вниз лицом схоронили, значит! Где топор? Руби ему пальцы!
— Сам руби, чтой-то я плоховато вижу.
Заспорили, затолкались, топор из рук в руки суют. Только теперь и подумали, не будет ли какого зла тому, кто колдуна потревожил.
— Так что ж, зароем обратно? — сердясь, спросил Невзор. — Вишь как ладно съездили: два дня туда, два дня сюда, да с пустыми руками воротимся. Экие молодцы! Этак, глядишь, и птицу-жар добудем…
Дарко сплюнул и говорит, а голос-то дрожит:
— Ну, сыщите мне камень, что ли, чтобы сподручнее рубить, а лучше бы дерево, чтобы топора не тупить.
Пчела тут отошёл поискать хоть какую ветку, а Дарко присел, взялся землю руками разгребать. Колдун вниз лицом лежит, да босой — пятки ему подрезали, чтобы не ушёл. Рубаха на нём ещё не истлела. Сам безволосый, кожа серая и будто поблёскивает в свете свечи.
— Руки-то у него какие длинные, — сказал тут Добряк.
Пригляделись они — и верно, руки-то до колена!
— Да и пальцы-то мало не с пядь, — нахмурившись, сказал Невзор. — Вишь, темно, плохо видно. Должно, мерещится всякое.
Горазд свечу поднёс. Капнул с неё горячий воск, упал мертвецу на голову. Тот пальцы сжал, да как вздрогнет!
У Завида тут волос дыбом встал. Видит, и мужики ни живы ни мертвы.
— Почудилось? — непослушными губами едва вымолвил Дарко.
Захрустели шаги по подмёрзшей траве, Пчела вернулся. Ничего не видал, присвистывает.
— Веток собрал, — говорит. — Да что это с вами?
Тут как завозится колдун в яме! Ворочается, землю с себя отряхивает. Вот приподнялся на длинных тонких руках — рукава ему теперь коротки, — да обернулся, а глаза-то огнём горят, будто свечи. Губы потемнели, иссохли, не смыкаются, а зубы жёлтые да острые. Не зубы — клыки!
Сунул он пальцы в рот. С камнем его схоронили, теперь он тот камень убрать хочет.
— Ырка! — закричал тут Пчела и ровно морок со всех стряхнул. — Что глядите, чего ждёте?
Опомнились тут мужики и ну бежать! Через миг уже были на телеге и правили к дороге, ломясь сквозь чахлые кусты. Сами всё оглядываются, ни на ком лица нет.
Сколько-то отъехали и поняли, что колдун за ними не гонится. Тут дух перевели. Дарко буланку нахлёстывать перестал и вздохнул:
— Что ж мы наделали-то, этакую пакость в мир выпустили! Станет бродить, кровь людскую пить…
— Да он, может, зимой помёрзнет, — с робкой надеждой сказал Пчела. — Я бы его и зарубил, да топор у тебя был.
Тут они заругались, заспорили, злость на смену страху пришла. Этот будто бы топором должен был ударить, тот заступом, тот камнем, а тот клыками да когтями рвать, так и одолели бы ырку. Каждый виноват остался.
Едут, молчат, друг на друга и не глядят. Всё ж повернуть назад ни один не предложил.
— Что ж, доброе начало! — с немалою досадой сказал Невзор и сплюнул. — Вишь, ежели так у нас и дальше пойдёт, как бы не вышло, что проклятие то — наименьшая из бед.
— Трудно раскачаться, а там пошёл, — подбодрил его Горазд, хлопнул по плечу. — Как ни верти, да дело верши! Ништо, управимся, впредь уж не оплошаем.
— Да у нас и дел-то этаких уж сколь годов не было, — проворчал и Добряк. — Вона, корни пустили, былую удаль позабыли. Что уж браниться, все хороши! Ну, ещё тряхнём стариной.
Подхлестнул тут Дарко буланку. Зацокали копыта по подмёрзшей земле, унося телегу в морозную ночь, по дороге к ближайшей корчме.
Глава 19
Первое время после того, как съездили в Каменные Маковки, мужики всё