Имея такую железную самоходку, я смог бы значительно влиять на ход любого боя на открытой местности, выбирать момент, наиболее подходящий для психологического воздействия на врага, сохраняя свою гвардию в целости. Стоили того затраты или нет, пока не могу судить с полной уверенностью. Я не планировал держать много опытных и хорошо подготовленных воинов – это накладно и рискованно на чужой земле, – но те, что будут сражаться за крепость, несомненно станут чувствовать свое превосходство над прочими.
Мелкими новшествами, порой незначительными нововведениями я разительно менял облик того небольшого военного отряда, который уже сформировался вокруг меня. За неполный год, проведенный возле меня, братья-близнецы Наум и Мартын очень переменились. Парни возмужали, поумнели, еще больше окрепли и теперь были готовы положить собственные жизни ради моей безопасности и на благо общего дела. Многое значило и одобрение стариков, умудренных опытом старост и глав семейств, которые не реже чем раз в неделю собирались на большой совет, где не стесняясь обсуждали все, что делалось в крепости. Чаще всего звучали слова одобрения, реже непонимания, но отношение ко всем моим предложениям всегда было спокойным и рассудительным. Старики давно убедились, что мои предложения чаще всего, хоть кажутся дикими и нелепыми, а порой просто фантастическими, приносят свои положительные плоды.
Помимо работы над самоходкой, на сегодня у меня еще были запланированы испытания ракетных установок, тех, в которых я значительно изменил и улучшил запальный механизм, взяв за основу конструкцию бензиновых зажигалок.
В мастерскую, треснувшись башкой о косяк, вломился Наум и взмолился с порога:
– Мастер! Уйми каргу старую, ничего слышать не хочет! Все к тебе рвется, проклятья на меня шлет да плюется. У… змея!
Из-за его широченной спины виднелась старушечья рука с клюкой, пытающаяся долбануть моего верного телохранителя.
– Остынь, Авдотья! Сейчас выйду, – крикнул я взъерошенной в стычке старухе.
Доступ в мою личную рабочую комнату был запрещен всем, кроме Ярославны, Еремея и братьев-близнецов. Об этом знали все и принимали как должное. Значит, произошло что-то необычное, если старуха пренебрегла запретом.
Наум изловчился и, цапнув стоящую у двери метлу, погнал бабку, как назойливую муху, из избы.
Гаврила, тот самый, сына которого, Алешку, я спас от тяжелой двусторонней пневмонии, опускал взгляд, боялся посмотреть мне в глаза.
Бабка Авдотья, которая привела его ко мне, гневно сплюнула на землю, поправила тыльной стороной ладони выбившуюся из-под платка седую прядь волос и подтолкнула Гаврилу к крыльцу.
– Вот, батюшка Аред, полюбуйся на гордеца! Третий день как с Тиши-Мурамы явился, а слово сказать не может!
– Толком говори, ведьма старая, с какой такой стати Гаврила тут стоит, краснеет и какое слово сказать должен?
– Маланья, сестра его, пятый день как сгинула. Он, дурень, мне ничего не поведал, – тараторила Авдотья, переминаясь с ноги на ногу. – Алешку, сына, на меня оставил, а сам подался в раменье Маланью искать. Три дня на себе шабалы по чаще драл, а все без толку, дубинушка стоеросовая.
– Заплутала или, не дай бог, зверь подрал, – предположил я, оглядывая двор и соседей, собравшихся на громкие возгласы бабки Авдотьи.
– Тебе ли не знать, Аред-батюшка, что лютый волк в тех чащобах бродит! Иль позабыл, как монах тебе под ноги шкуру бросал, проклинал горемычного? Он-то на тебя наговаривал, хотел люд всполошить, а я ведаю, что лета три до того поговаривали люди, ясаки да муромцы, что лютует у них зверь, которого враз не сыщешь. Стада режет, люд дерет без разбору! Собачники и муромские, и клепские того оборотня ловили, да не изловили. – Старая знахарка явно входила в раж, накручивая себя словами, будто берсерк перед боем, опившись колдовских зелий. – Я волка за версту чую, Пронька с Молочалова говорила, что видала волчью стаю, что от Волгыды да за Булгарские овраги хаживала. Тропу заприметила. Люд в Молочалово тех волков бережется. И в день, и в ночь по одиночке не ходит. Охотники ихние сказывают, что вожаком в той волчьей стае – оборотень. Издаль вроде как вепрь, а глянешь зорко, так он сразу человеком обернется и сгинет.
– Сказки это все! – постарался успокоить я раздухарившуюся было старушенцию. – Если оборотень в лесу завелся, то стая ему без надобности. Тут либо у страха глаза велики, либо брешут твои сказители с три короба.
– Там повсюду волчьи следы, – подтвердил вдруг нелепый треп старухи молчавший до сих пор Гаврила, – десяток их, а может, и больше. Лежбище я их видел, меток много окрест, все дерева да пни помечены, а еще через пару верст сыскал платок Маланьи.
В доказательство своих слов Гаврила достал разодранный платок и продемонстрировал его всем собравшимся.
– Пойдем, Артур, пошепчемся, – предложил дед Еремей, увлекая за собой Гаврилу и меня. – Незачем людей тревожить.
– Пошли, пошепчемся, – согласился я, – но учти, дед, все, что мы с тобой обсудим, потом надо будет рассказать, иначе слухи пойдут, а кто как не ты должен знать, чем опасны кривые толки.
– Это уж ты после разговора сам решишь, стоит молву пускать или попридержать язык за зубами, пока целы.
Удивленно вздернув брови, я прошел вслед за стариком и прикрыл за собой дверь дома.
Ярославна крутилась с няньками да тетками возле новой пристани, которая стала излюбленным местом сборища всех переселенцев, словно торговая площадь. Но в моей крепости не торговали. Всем заведовали старосты, распределявшие добро в зависимости от потребности каждой отдельно взятой семьи. Дед Еремей, кстати, тоже был одним из таких старост, но его больше интересовали не житейские проблемы и дрязги, а дела куда более масштабные и непростые.
– Наше селище, что по весне Юрий со своими босяками пожег, ты, Артур, помнишь, – начал старик издалека свою тему. – Так вот, не ты один из охотников тогда к нам захаживал. Все, кто зимой по льду реки шел, всегда к нам на огонек заглядывали. Вот две зимы назад и забрел ко мне черемис. Бывалый охотник, но и приврать тоже большой мастер был, водилось за ним. Все похвалялся медвежьей шубой да сапогами. Сказывал, что одним только березовым колом забил шатуна. Да только не о нем речь. Что есть, то есть, охотник был славный, бывалый, добычи много приносил. Поведал он мне однажды, что ходил как-то мещерской стороной, повстречал стаю волков. Те на опушке, у оврага, загнали и зарезали лосей, вот и пировали.
Он тогда встал как вкопанный, потому как знал, что нюх у волка слабже, чем уши навостренные, а уж зимним сумраком они его, стоящего с надветру, и не учуют. Вот и сказывал он тогда, что волков тех в стае было не меньше трех десятков, да щенков с пяток или того больше. Но не о стае он мне тогда говорил, это все так, присказка. Задумал было черемис уйти, чтоб не знаться с целой стаей, как вдруг заприметил, что из леса вышел вроде как волк, а вроде вепрь, прошел саженей десять, да как встанет на задние лапы, да обернется человеком! Тут-то черемис и бросился восвояси. Сказывал, что всю ночь как зверь загнанный бежал, пути не разбирая, лишь бы не настигли, проклятые.