растерялся — кажется, он готов был ко всему.
— Литератора брать.
— Так его же поймали, вроде?
— По дороге в курс дела введу, — хитро прищурился я. — За Погодиным тогда не буду заезжать, вдвоем справимся. Пистолет же с собой?
— С собой, — кивнул Головин с хитрой ухмылкой. — Задолбался я его постоянно прятать в недрах куртки.
* * *
Саню я оставил во дворе. Он укрылся в кустах и наблюдал за подъездом. Прикрывал меня. Я же поднялся в квартиру. Аккуратно закрыл ее изнутри, а ключ вытащил из замочной скважины.
Сел в кресло-качалку и почувствовал себя графом. Этаким благородным дуэлянтом, поджидающим своего подлого и опасного плебея-противника.
Взгляд мой скользнул по вычурному старинному книжному шкафу, в котором аккуратно составлены зеленые с золотым тиснением томики Светлицкого. Квартира выглядела так, будто была из прошлого века. Все подернуто легким налетом классики, кружевной богемности и аристократии. В квартире порядок, видно, что женская рука присутствует. А вот мужской не чувствуется. Вон дверь покосилась, в ванной так истово капает кран, что даже в большой комнате, где я сидел, слышно. Оно и понятно, ведь хозяйка квартиры жила одна. И очень тосковала по мужскому плечу, что даже с пути-дорожки сбилась…
На стене часы с маятником отбили полночь. Ну где же ты, Литератор? Что-то долго тебя нет… Наверное, ждешь, когда Приходько уснет. Так спит она уже. Только не здесь, не у себя дома, а в месте надежном.
Лишь только я об этом подумал, как в замочной скважине зашуршал ключ. Я поднял с коленей пистолет. ПМ уже взведен и готов плюнуть 9 мм стали и свинца в противника.
Пальцы сжали рукоятку, пистолет дрожал в нетерпении. Ну наконец-то… Финал…
И все же я тебя переиграл, Литератор. Правильно все рассчитал. Не ошибся… Ты пришел убить единственного свидетеля, кто видел твое лицо… Кто, несмотря на плен, полюбил тебя всей душой и даже пытался тебя выгородить. Как там Света говорила? Стокгольмский синдром из 73-го?.. Когда жертва благоволит к похитителю… А жертва эта даже пошла не обман. Притворилась безумной, но все же описала внешность — выдала портрет Рубилина, который к убийствам по книгам не имел никакого отношения… Она пошла на сделку с совестью, с человеческой моралью ради тебя. Обманула нас, подставила человека, повесив автоматически на себя статью за соучастие. Все ради тебя, Литератор-кукловод — инженер человеческих душ. А ты пришел ее убивать… Ну и тварь же ты после этого. Тем слаще будет мне тебя взять. Но стрелять я не стану. Такой как ты должен жить и страдать в назидание всем остальным до самой смертной казни. А ее можно годами ждать…
Дверь осторожно распахнулась, и в комнату проникла тень. Я сидел в темноте. На слабый просвет видел очертания длинного плаща и надвинутой на глаза шляпы. Он пришел… Сердце приятно екнуло, замерло и забилось чаще.
Щелк! — я включил торшер, и комната наполнилась светом.
Человек в плаще застыл, словно памятник.
— Ну, здравствуй, Литератор, — улыбнулся я, держа вошедшего на мушке.
В руке у него был зажат кинжал.
Глава 26
Человек в плаще и шляпе не шевелился, будто до сих пор не мог поверить, что его переиграли. Его — самого Литератора.
— Не стесняйтесь, Всеволод Харитонович, — я кивнул на диван перед собой. — Присаживайтесь. Естественно, без всяких глупостей, вы же знаете, что стрелять я умею… Бросайте кинжал, заверяю вас, он вам больше никогда не пригодится.
Светлицкий непонимающе и одновременно зло таращился на меня, пытаясь понять, откуда я здесь вообще взялся. Но мой пистолет и смотревшее на него черное пятнышко дула красноречиво говорили, что ослушаться меня лучше не пытаться. Это финал… Финал трагедии под названием «Литератор».
От осознания этого лицо писателя на миг стало багровым, а потом кровь отступила, будто он заранее попрощался с жизнью, и кожа стала вдруг бледной, словно Литератор принял судьбу.
Он спокойно положил кинжал на тумбу, тяжело вздохнув, отошел вглубь комнаты и сел на диван прямо напротив меня.
— Думаю, отпираться бесполезно? — сухо улыбнулся он тонкими губами, не сводя с меня несколько тоскливого взгляда.
Никак не ожидал, что попадет в засаду…
— Вы правы, бесполезно… Будете сотрудничать со следствием, и жизнь в камере вам покажется не такой скучной. Вас будут вывозить на проверки показаний, будете публично просить прощения у родственников своих жертв. Журналисты будут брать интервью. Станете личностью известной в массах. Не мне вас учить, как вести себя прославившемуся человеку, сами понимаете. Может, даже книгу напишете, и назовете ее, ну, скажем, «Путь Литератора» или «Убийства по главам».
— Шутите? Что ж… Заслужили… Это ваш момент славы. Ловко вы меня переиграли, Андрей Григорьевич. Не ожидал.
— Не шучу. А насчет «переиграли», если вам от этого будет легче, скажу, что далось мне это очень тяжело. Вы оказались достойным соперником. С одной стороны, приятно иметь дело с интеллектуалом, а с другой… лучше бы вы оказались обычным психопатом и маньяком, чем умным и расчетливым убийцей с холодной головой.
— Как вы догадались, что я? Вы же отпустили меня… Буквально сегодня.
— Отпустил, чтобы взять снова, чтобы уже наверняка. и вы не смогли отвертеться, — я встал и взял с тумбочки кинжал. Повертел его и проговорил: — Я понял, что есть второй кинжал. На том кинжале, что изъяли у вас, камешек, инкрустированный в ножны — не ремонтировался. А тут даже мне, дилетанту, виден шов от ремонта.
— Грубая работа, — вздохнул Светлицкий.
— Вы специально отдали кинжал в ремонт Кондейкину в те дни, когда шли на убийство Завьяловой. Чтобы все видели, что кинжала в вашем кабинете нет. А второй кинжал, близнец, вы где-то прятали, убили балерину — и снова спрятали. Хороший ход…
— Удивительно, — с горьким восхищением проговорил писатель. — Вы вышли на меня по кинжалу?
— Не только… Вы допустили один существенный прокол, — я вытащил из нагрудного кармана ветровки фрагмент фотографии.
Фотокарточка когда-то была стандартных размеров, девять на двенадцать, но сейчас от неё осталась лишь половина. На фрагменте, что был у меня в руках, изображен Толя Рубилин, он же Туз. Счастливый, улыбающийся, с дурацкими бакенбардами, за которые я его всегда подкалывал. Он кого-то обнимает. Лишь видна женская рука, самой девушки нет — вырезали.
— Узнаете? — показал я фрагмент писателю.
— Конечно… Это Рубилин, ну и что?