— Итак. Мои условия…
Костя заговорил, специально легкомысленно. И специально выдерживая паузу…
— Ты сам договариваешься о своей минуте славы. От начала и до конца рассказываешь, как чтобы спасти свою карьеру и ебаната-сына дал приказ ждать, пока он грохнет восемь человек. Что в итоге убивать его пришлось ребенку, потому что ни одна гнида не пришла ей на помощь. Что дальше ты приплачивал её отчиму, который не давал прийти в себя. Что ты ждал одного: когда появится возможность её тихо грохнуть. Что ты не человек, а животное. А потом идешь в полицию и сдаешься. Ещё можешь самосжечься. Как тебе такой вариант?
— Я же не шутки шутить приехал, мальчик…
Лицо Вышинского было абсолютно безэмоциональным и пустим. Таким же, как его голос. Наверное, сейчас реализовался его страшный сон. Кто-то другой озвучивал то, что сам он все эти годы надежно захоранивал. Но Косте… Не пох даже. Приятно, сука. Насколько здесь вообще может быть приятно.
Но разгон у него по-прежнему быстрый. И след улыбки простывает, когда он произносит следующие:
— Я тоже не шучу. Это мои условия.
— Ты не понимаешь, о чем просишь, Костя…
Вышинский попытался съехать на всезнание, Косте только фыркнуть осталось.
— Я, блять, не прошу. Ты приехал ко мне договариваться. Я тебе объяснил, что договариваться с тобой не буду. Ни с тобой, ни с твоими. И я рад, что ты, сука, ночами не спишь. Что выглядишь плохо. Побухиваешь ещё, наверное. Может до цирроза доквасишься, меньше сидеть придется. Потому что ты ж, сука, сядешь. Думаешь, я — временное явление? Всё понять не можешь, чё я тяну-то? А ты и не поймешь. И никогда не предугадаешь, когда тебя догонит-то. Но догонит. Я сдохну может, но ты раньше.
Костя подмигнул собеседнику, развернулся, пошел в сторону открытых уже ворот.
В принципе, вот сейчас достать пушку и пальнуть ему в спину — проще простого. Но Вышинский этого не сделает.
Стоит, смотрит в спину, ненавидит… Хочет. Конечно же, хочет, но не может…
И это прекрасно.
Прежде, чем расквитаться, Костя хотел дать гниде прочувствовать, что такое падение собственного мира. Вот прям до руин. Вот прям до основания.
Шел по дорожке в сторону порога, чувствуя как вся та же мартовская прохлада и влага холодит уже не мерзко, а приятно. Кровь вскипела. Нужно было остыть. А в кармане жужжит телефон.
Конечно же, Гора.
— Алло, — Костя взял, останавливаясь у входа. Произнес, глядя под ноги сначала, а потом перед собой — туда, где ворота закрываются. Отметил, что машина Вышинского стартует, хмыкнул… Старый хрен долго ждал, наверное, а разговор совсем не заладился. Печалька прям…
— В чём проблема, Костя? — мужчина на проводе давно потерял терпение и деликатность. Подобный стиль и тон — привычный для Горы. Но на Костю эта требовательность не действует.
— У меня нет проблем. Если у тебя есть — решай. Ты перепутал немного, я не цирковой пудель. Я купил у тебя информацию, но на кнопки жать, когда дрессировщик скажет, не буду. Ты деньги получил. И спасибо получил. Хочешь — охрану организую. Но наяривать не надо…
Можно ли вот так разговаривать с человеком, который по сути жизнью когда-то рискнул ради той, которую ты любишь? Наверное, нет. Но Костя никогда не дружил с правилами. А правила никогда не любили Костю.
— Договариваться решил? — в словах Валентина было слышно очевидное разочарование. А Косте по-детски захотелось хмыкнуть и протестовать. Тупо это. Неправильно. Но как же его всё это заебало-то…
— Ему жизни не будет. Своё я возьму. За помощь спасибо. Но звонить мне каждый вечер не надо. Жена ревнует. Думает, любовница задрачивает.
Не ожидая ответа, Костя скинул.
Спрятал телефон, выдохнул в небо…
Щеки ещё пылали, сердце билось гулко.
На душе — херово. Стрёмно, если честно. И никакой уверенности, что он всё делает правильно. Но как же не хочется, чтобы это всё влилось за порог.
Только немного успокоившись, Костя зашел в дом. Разделся, бросил пальто, поднялся на второй этаж…
Когда Макса ещё не было, Костя шел в спальню. С его появлением это изменилось. Теперь Агата чаще всего в детской. Даже ночует в спальне изредка. А Костя каждую ночь с какой-то невероятной жаждой и жадностью стремится к новой двери, чтобы получить плановую дозу силы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Медленно тянет ручку вниз, приоткрывает…
Агата сидит на кровати ко входу спиной. Чуть сгорбившись и сюсюкая. Малой — на покрывале перед матерью, размахивая руками и ногами. И будто отвечая на улыбку что-то на своем кряхтящем.
Это — более чем рядовое для них событие. Они так дни и ночи проводят. А Костя чувствует, как сердце успокаивается, и можно выдохнуть…
Наверное, он сделал это слишком громко, потому что Агата его засекла. Оглянулась, улыбнулась…
— Явился…
Сказала наигранно недовольно, а губы только шире растянулись. Она очень устает, всему учится с нуля, но его видеть всегда рада.
Хватает Максима на руки так, будто совсем опытная, встает с кровати, подходит, на носочки приподнимается, тянется к губам мужа…
— Всё хорошо? — спрашивает, уже опустившись, явно уловив его расшатанность, явно ею встревожившись… И тут уже очередь Кости убедить, что для её волнения нет причин.
Он улыбается, кивает, смотрит на Максима. Который пока, кажется, не понимает даже, где мебель, а где человек… Но который всему одинаково рад.
— Да. Рейтинг растет…
Костя сказал, возвращаясь взглядом к Агате. Она глаза закатила, но тоже немного театрально.
— И сын растет.
После чего съязвила, но нежно, снова улыбнулась, улавливая, что Костя смотрит на Макса. Макс фиксируется на Косте… И пусть пока действительно вряд ли прямо-таки узнает, но улыбается.
Эта говорящая «мебель» ему правится. Годная.
— Зашибись всё, Замочек. Прорвемся.
Каждый раз, смотря на малого, Костя чувствовал невероятный подъем. Он до сих пор свыкался с мыслью об отцовстве. До сих пор боялся всего, к чему Агата уже почти привыкла. Брал на руки и то со страхом слишком сильно сжать, кто-то сломать или вывернуть. Чувствовал невероятный уровень ответственности. Был благодарен, что к его слабости относятся с пониманием.
И искренне верил, что они прорвутся. Втроем так точно…
— Ты меня пугаешь…
Наверное, Костино заверение прозвучало слишком оптимистично, но Гордееву надо было подбодрить себя. У него получилось.
В ответ на скептическое замечание жены он только улыбнулся. Знал, что прикасаться к малому можно только с чистыми руками. А после Вышинского они априори чистыми быть не могут, поэтому его не касался, а Агату в себя вжал. Как мог. Чтобы Макса не придавить.
— Сам себя пугаю, Агат. — Сказал, поцеловал в волосы, проходясь взглядом по тускло освещенной комнате.
— Если нужна помощь молокозавода — скажи. — А услышав ответ Агаты — хмыкнул.
— Договорились.
У неё есть, чему поучиться. Она всё принимает с достоинством. Преображает жесть в повод иронично усмехнуться. Она всё переживет. Ко всему привыкнет. Всё вывезет. Рядом с ней как-то стыдно теряться в сомнениях…
Костя держал Агату с сыном в объятьях долго. Держал бы и дальше, но у них сейчас во всем поминутный тайминг. Поэтому разжал руки, отступил, развернуться. Чтобы сначала привести себя в порядок, а потом провести время с малым, пока Агата будет упражняться в умении исполнять дневную норму личных дел за подаренный ей мужем час.
* * *
У Кости не должно было быть выходных вплоть до дня голосования, но уставший незаметно для самого Гордеева организм внес некоторые коррективы.
Косте одинаково сложно было засыпать и просыпаться. Голова систематически раскалывалась, сконцентрироваться не получалось, он продолжал выжимать из себя максимум, но сам максимум будто уменьшался. Когда ко всему присоединились еще и носовые кровотечения, Гаврила поджопниками загнал Костю к врачу.
Естественно, времени на нормальное обследование у него не было. Естественно, сбавлять свой ритм он не собирался. Да и результаты минимального набора анализов не показали каким-то угрожающих патологий, что приятно, ведь превращаться в овощ ещё до тридцадки Косте точно не хотелось. Правда врач очень сильно посоветовал дать себе же хотя бы пару отгулов.