Товарищ Ленин просил нас сделать все, что в человеческих силах, чтобы отстоять город.
— Значит, выезжаем? — сказал Ади.
— Выезжаем. Подписан мандат, дающий мне право вмешиваться во все сферы управления, каким бы ведомствам они ни подчинялись. Нам дано право переговоров по прямому проводу с Москвой, непосредственно с Совнаркомом. Выезжаем первого августа.
4Абдулла стоял на часах у входа в комиссариат. Собственно, не стоял, а прохаживался взад и вперед, время от времени поправляя висящую на плече старенькую трехлинейку да придирчиво вглядываясь в лица поминутно входящих в подъезд людей.
Внимание его привлек высокий усатый мужчина в пиджаке, в сапогах. Остановившись перед зданием комиссариата, он с веселой усмешкой глядел на Абдуллу.
— Что, браток? Стоишь, сторожишь?
— Стою, — буркнул Абдулла, не соображая, куда клонит этот странный прохожий.
— И всех пускаешь, кому не лень?
— Кого надо, пущу, а кого надо, задержу, — сердито огрызнулся Абдулла.
— Время-то тревожное. Надо бы пропуска завести, а не пускать, кого ни попадя.
— Ладно, ладно, проходи, — проворчал Абдулла, уже совсем рассердившись на прохожего, упорно сующего нос не в свое дело. — Говорят тебе: знаю, кого пускать, а кого нет. Не зря меня тут поставили. Я всех своих в лицо знаю.
— И меня тоже знаешь? — усмехнулся прохожий. Его живые карие глаза светились каким-то странным весельем.
— Тебя не знаю. Потому и говорю: проходи. Нечего тебе тут стоять, С часовым разговаривать не положено.
— А может, все-таки пустишь? Мне комиссар нужен.
— Комиссар занят. Сегодня никого не принимает.
— Ну-у… Для старого-то друга можно сделать исключение.
— У него друзей знаешь сколько? Каждый мусульманин считает нашего комиссара своим другом. А тебе зачем к нему?
— Зря, брат, я вижу, ты похвастался, что всех своих в лицо знаешь, — покачал головой загадочный прохожий.
Эти слова озадачили Абдуллу, Он пристально вгляделся в лицо прохожего, и вдруг оно и впрямь показалось ему знакомым. Да, да, конечно! Где-то он уже видел эти веселые карие глаза, эту большую бородавку на широком добром лице.
— Постойте! — сказал он. — Я помню, вы выступали у нас в комиссариате, когда обсуждалось положение о нашей республике.
— Было дело, выступал, — улыбнулся прохожий.
— Так бы сразу и сказали, — обрадовался Абдулла. — Проходите! Комиссар у себя. Нынче он никуда не выезжал.
Мулланур действительно в этот день никуда не выезжал из комиссариата. Но и на месте ему не сиделось. Дел перед отъездом было невпроворот. Причем дел не вполне обычных. Вот сейчас, например, надо срочно идти принимать оружие, только что прибывшее для Второго татаро-башкирского батальона.
Занятый своими мыслями, он быстро шел по коридору и сперва даже внимания не обратил на человека, идущего ему навстречу. И только когда тот улыбнулся своей добродушной улыбкой и радостно раскрыл руки для объятия, Мулланур его узнал:
— Пиктемир! Ты?! Какими судьбами?
— Да вот приехал по делам чувашского отдела при Наркомнаце. А у вас тут, гляжу, все дела сворачиваются. Я туда, сюда, а мне говорят: так, мол, и так, формируется Второй добровольческий батальон. Ну, я сразу и решил, что мое место нынче с вами.
— Повоевать захотелось?
— Не сидеть же в сторонке, когда петля схватила нас за горло и с каждым часом сжимается все туже и туже.
— Верно, брат! Другого ответа я от тебя не ждал. — Мулланур крепко стиснул руку друга.
— Ну а с военным делом ты хоть немного-то знаком?
— В строю ходить умею. Когда мальчишкой был, в Симбирской школе учился, нас там на плацу гоняли. Вот не думал, ей-богу, что мне это когда-нибудь пригодится.
— Пригодилось, однако. А стрелять-то умеешь?
Пиктемир только улыбнулся в ответ.
— Ну ничего, — постарался подбодрить его Мулланур. — Научишься.
Они прошли в комнату, где стояло оружие.
Винтовки были хотя и не новые, но выглядели внушительно.
Повертев в руках одну, другую, приложив приклад к плечу, Мулланур озабоченно сказал:
— Хорошо бы проверить, а? Как думаешь?
— Проверим, — ответил Пиктемир Марда. Ловким, привычным движением он вскинул винтовку, оттянул затвор. Взял у сопровождающего красноармейца патроны и уверенным шагом направился во двор. Мулланур и красноармеец двинулись за ним.
Пошарив в кармане, Пиктемир нашел двухкопеечную монету. Дал ее красноармейцу:
— Кидай! Да повыше!
Красноармеец с силой запустил монетку в небо. Пиктемир быстро вскинул винтовку, почти не целясь, выстрелил. Монета, сбитая пулей, упала около поленницы в глубине двора.
— Вот это да-а! — восторженно закричал красноармеец.
— Ну и ну! — удивился Мулланур. — А еще скромничал. Где же это ты так научился?
— Отец охотник был. Жили мы в лесах. Там и не хочешь, а научишься.
— Ну молодец! Это очень кстати пришлось, что ты таким стрелком оказался. Будешь обучать бойцов. Многие из них ведь никогда раньше и винтовки-то в руках не держали. Как? Согласен?
— Для того и пришел, — улыбнулся в ответ Пиктемир.
5Галия быстро печатала текст воззвания ко всем трудящимся мусульманам:
«Братья! С оружием в руках отстоим нашу революцию, нашу свободу!..»
В комнату заглянул Дулдулович.
— Ты одна?.. Ну, обними меня. Может, больше не увидимся.
Девушка, сияя, глядела на любимого. Смысл его печальных слов, как видно, не доходил до нее.
— Шутки кончились, девочка, — мрачно сказал Дулдулович. — Я не зря говорю: может, больше и не приведется свидеться на этом свете.
— А я все равно не буду с тобой прощаться! — улыбнулась Галия, и на этот раз в ее голосе звучала уже не шутливая интонация, а какая-то отчаянная решимость. — Я тоже еду. Да, да, туда же, куда и ты. В Казань. Вместе со всем комиссариатом.
— Но ведь женщин решено оставить в Москве.
— Мало ли, что решено. А я договорилась. Буду сестрой милосердия в отряде… Я прошла специальные краткосрочные курсы сестер. И все это только для того, чтобы всегда быть рядом с тобою, — добавила она, зардевшись.
— Ловко! — искренне удивился Дулдулович. — Смотри-ка! Даже и словечком не обмолвилась.
— Хотела сделать тебе сюрприз. Но ты как будто совсем не рад? Скажи. Не рад?
— Что ты, милая. — Дулдулович едва оправился от растерянности. — Я счастлив. Однако… Однако не скрою — я за тебя боюсь. Что ни говори, война — это ведь не женское дело…
Он долго еще бормотал какие-то невнятные, сбивчивые слова, изо всех сил стараясь под маской беспокойства и заботы о Галии скрыть подлинные чувства. На самом деле известие, что Галия тоже отправляется в Казань, повергло Эгдема Дулдуловича в глубокое смятение. Лишь огромным усилием воли сумел он не обнаружить охватившие его раздражение и досаду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});