таком смысле сказал.
— А я и не сержусь. Но мне правда не о чем говорить. Уличные фонари поредели. Машина, кажется, выехала в пригород.
— Поедем к морю, — сказал розовый.
Потом они очень долго молчали.
— Ты любишь море?
— Иногда люблю, а иногда боюсь, — сказала Юри.
Он открыл окно, запахло свежестью, йодом и солью.
— Слышишь, как шумят волны?
Юри кивнула. Он остановил машину недалеко от воды. Берег здесь зарос высокой, похожей на ситник травой. Море было спокойно, как озеро, и слабо светилось в тумане.
— Залив здесь очень запутанный, — сказал розовый, положив подбородок на руль.
Юри вспомнила свою давнишнюю подругу Эйко. Ее образ всплыл в памяти, словно поднявшись из глубин темного тихого моря. У Эйко были красные, как вишни, губы. Не от природы, а потому, что они постоянно трескались и на них выступала кровь. А кожа у нее была сероватая и прыщавая.
«Я, наверно, произвожу ужасное впечатление. Словно я вся грязная, нечистоплотная…» — говорила Эйко, глядя куда-то в пустоту мрачными, полными отчаяния глазами и прикрывая прыщавые щеки пальцами. А пальцы у нее были тонкие, длинные и безукоризненно чистые.
— А может, поехать куда-нибудь далеко-далеко… — сказал розовый.
Он привлек Юри к себе, отыскал в темноте ее губы. Одна его рука лежала на ее талии, другая на колене. Так делают все мужчины.
Юри и Эйко однажды купались в предрассветном, совершенно темном море. Было это в разгар знойного лета, в День быка — летнего праздника. Тогда в деревнях еще использовали для полевых работ быков. В тот день крестьяне повели быков в море. Кругом простирались песчаные холмы. На холмах — бесчисленные поля морских огурцов. Тех самых морских огурцов, про которые поется:
Море бурное… А за волнами
остров Садо возвышается.
Мы домой с тобой возвращаемся,
по полям проходим медленно,
где растут морские огурцы…
Юри и Эйко босиком прошли через сосновую рощу, через поле морских огурцов, пересекли ветрозащитную насыпь и оказались на берегу. Теплые волны ласкали их тела, баюкали, качали, несли куда-то. Когда начало светать, Юри и Эйко посмотрели друг на друга и невольно сравнили себя с русалками. Действительно, они были в том возрасте, когда все девушки прекрасны, как русалки.
Бык, которого мыли у кромки воды, смотрел на них маленькими красными глазами. Юри и Эйко вместе учились в университете и жили в общежитии, в одной комнате. В то лето у Юри неудачно закончился ее первый роман и она решила поехать к Эйко, жившей на берегу Японского моря. Потом они обе вышли замуж.
Интересно, какая сейчас Эйко? Может ли она быть другом Юри, как прежде? Или им не о чем будет говорить?… Если я даже и вернусь в Японию, подумала Юри, никого там нет: ни подруг, ни друзей. Подруги живут своей жизнью, мужчины, с которыми она была когда-то знакома, тоже. Пожалуй, с мужчинами дело обстоит еще хуже. Когда-то она издевалась над ними, и они в конце концов теряли терпение и начинали ей платить тем же. Теперь, если бы с ними встретиться, и вспомнить было бы нечего, кроме старых обид. Ей хочется вернуться в Японию, наверно, потому, что она истосковалась по близким. А близких-то и нет. Не найдется человека, с которым можно было бы поговорить по душам. Вряд ли те немногие люди, с которыми она некогда дружила, отнесутся к ней по-прежнему. Большинство японцев не любит своих, вернувшихся из Америки. Она раньше тоже не любила таких. Наверно, и сейчас не любит. Выходит, я не люблю самое себя, подымала Юри.
За высокой травой гасла и зажигалась неоновая вывеска «Три краба». Мужчина не испытывал голода по женщине. Ему было просто приятно. Опустошенность и грусть, жившие в душе мужчины, передались Юри, и между ними установился какой-то нежный контакт.
— Почему ты такая молчаливая? — спросил он.
— Мне нечего говорить, — сказала Юри.
— Пойдем туда, — он кивнул в сторону «Трех крабов».
Машина, словно стареющая женщина, тяжко вздохнула и, как несмазанная колымага, со скрипом покатила по дороге.
— Домой почему-то совсем не тянет, — сказал мужчина. — Хочется еще немного побыть вот так, как сейчас…
Расслабленное тело Юри его успокаивало. Юри, прислонившись щекой к оконному стеклу, смотрела на море. Она вспомнила гладкую кожу и широкие ноздри Фрэнка Стейна, толстые губы Саши, неглубокие морщинки у носа госпожи Йокота и ее похожий, на воркованье говорок. Вспомнила голос Такэси, резкий, словно звон листов алюминия, ударяющихся друг о друга. И голос Риэ, когда она говорила «Это не женщины, а испорченные девушки», тоже резкий, но чуть потише, словно скребут чем-то острым по латуни. У отца и у дочери голоса были металлические.
Небольшая бревенчатая гостиница казалась неотъемлемой частью приморского пейзажа. И заманчиво мерцала вывеска «Три краба». И в окнах горел зеленый свет…
Сёхэй Оока
НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ
1
Гинко, в тот сентябрьский вечер, около семи часов, ты была на улице. Ты сидела на корточках перед домом, твоя правая рука обнимала плечи маленькой девочки.
Как ты очутилась на этой улице? Почему сидела на корточках и смотрела на поток проносившихся мимо машин?
Дом, перед которым ты сидела, был небольшой, чуть старомодный особнячок, из тех, какие часто встречаются в этом районе. Стеклянная парадная дверь. От двери до каменной ограды всего два-три шага. Пара ступенек, ведущих на улицу, сложена из того же камня, что и ограда.
Стеклянная дверь светилась, уличный фонарь, кажется, тоже горел. Но и без этого вокруг было светло. Тебя и девочку, как актеров на сцене, освещали фары проносившихся мимо машин.
Старая узкая улица в пригороде Токио. По ней обычно редко проезжают машины. Да и пешеходов здесь немного — по этой улице ходят только местные жители. Но сейчас из-за ремонта кольцевой дороги все машины, едущие из центра, сворачивают сюда.
Семь часов вечера как раз то время, когда служащие, окончив рабочий день, разъезжаются по домам. Машины идут сплошным потоком, и эта улица, превратившаяся в объездную дорогу, становится очень оживленной.
Моя машина тоже была частицей этого потока. Я, как всегда, немного нервничал и, как всегда, вздохнул с облегчением, когда до шоссе оставалось каких-нибудь двадцать метров. И тут мой взгляд совершенно случайно упал на тебя.
Ты сидела на корточках. Девочка стояла. Ваши головы находились примерно на уровне фар машины. Ты была совсем близко, метрах в трех, но меня не видела.