Читать интересную книгу 2024-й - Юрий Никитин

— А кофе мы пили?

— Ты не пьешь на ночь, — напомнил я.

— Сейчас выпью, — заявила она. — Ты же пьешь?

— А потом сплю без задних ног, — сообщил я.

— Ну… а я не дам тебе спать, — ответила она злорадно.

Кофе делал я, это серьезное мужское дело, то есть ткнул пальцем в «Меню», потом в «Напитки», затем в «Кофе» и, наконец, выбрал «…по-артански».

— Какая долгая процедура, — сказал я недовольно. — Как мы жили, когда не было голосовых команд?

— Хочешь, настроим и на твой голос?

Я отмахнулся:

— Полчаса возиться с опознавалками… Иди, вот твоя чашка. С этой голой девицей?

— Это звездный знак, — объяснила она важно. — Дева называется. А твоя с Козерогом.

— Это ты меня так козлом обозвала?

— Дурак неграмотный, это гороскоп такой.

После кофе снова прыгнули в постель, у Гертруды она просто неимоверно шикарная, все достижения хай-тека задействованы, временами вибрирует, иногда колышется, в нужное время подогревает, причем — избирательно, когда ноги, а когда жопу. В только ей известные моменты выдвигает ящичек с пилюлями, настойчиво предлагает воспользоваться, мол, медцентр подсказал, а ему виднее…

Потом, разогретые и приводя дыхание в норму, мы долго лежали, не размыкая объятий, наслаждались покоем и счастливым ничегонеделанием.

— А помнишь, — вдруг сказала она с воодушевлением, на которое я едва не купился, — как ты в том животном теле, когда мы еще были теми смешными человеками, тайком от меня затащил Людмилку в автомобиль и там вы торопливо посовокуплялись, пока я покупала в гастрономе молоко и сахар?

Я едва не кивнул, соглашаясь, но вовремя насторожился, переспросил:

— Это когда такое было?

Она напомнила тем же отстраненным голосом, мол, мы ж в сингулярности, что нам до тех примитивных существ, которыми были когда-то с их примитивными инстинктами:

— Да уже давно, если считать по наносекундам…

— Нет, — спросил я уже трезвее, — в нынешнем времени. Когда мы еще там… тут, в смысле?

Она сказала фальшивым голосом, улыбаясь беспечно:

— Месяца два назад, когда мы возле супермаркета встретили Людмилку, а ты поленился со мной пойти за покупками! Я пошла одна, а вы остались с нею щебетать. Я сказала тебе на ухо: можешь трахаться с кем хочешь, даже у меня на глазах, но только не с Людмилкой! У нас старые счеты.

Я сказал возмущенно:

— Ты что? Поговорили малость, потом она ушла. Я сел в машину и ждал тебя.

— Да? — спросила она уже ехидно. — Меня почти двадцать минут не было! А ты знал, что пока там все отделы обойдешь, у меня ж глаза всегда разбегаются, счет проверят, у меня он нестандартный… У вас времени было ого-го! А Людмилка обожает экстремальный секс!

— Экстремальный, — переспросил я, — это когда морду бьют?

— Так и было бы, — пригрозила она, — если бы я вас поймала!

— Опомнись, — сказал я, — кролик я, что ли?..

— А что у тебя глазки так бегали? — уличила она. — Я только открыла дверцу, как на меня такими запахами поперло!.. То-то ты постарался поставить стекла тонированные! И помада у тебя была на щеке, и пудра… Скажешь, с клоуном подрался?.. Не хитри по таким мелочам, мы же сингуляры. Какие пустяки, чем тогда занимались эти примитивные существа, какими были мы тогда… Это простительно, тогда нас из стороны в сторону швыряли могучие инстинкты…

Голос ее стал сладенький, я снова чуть было не поддакнул, но тревожный сигнал в черепе мигал и зудел, я вздохнул и сказал ей в тон:

— Ты права, я не стал бы стесняться рассказывать о таких мелочах… Мы тогда были не мы, а те примитивные существа, что сами, как говорится, не понимали, что творят. Но если правду, то ничего этого не было. Увы, даже поговорить об этом и посмеяться нельзя, не о чем.

— А помада на щеке? — потребовала она.

— Расцеловала меня на прощанье, — объяснил я. — Вы же любите целоваться, уж и не понимаю, что в этом находите?.. И ушла раньше, чем ты открыла дверь универсама. Если бы ты оглянулась, увидела бы сама.

Она сопела, еще не разуверенная, но я смотрю невинными глазами, вид чуточку обиженный и оскорбленный. Я-то знаю, что отрицать нужно все и всегда. Гертруда хоть и обвиняет, но сама хочет верить, что у меня с Людмилкой ничего не было. Хоть мы и трансчеловеки, но все же нечто древнее атавистическое протестует, возмущается, ревнует.

Я обнял ее крепче, она судорожно вздохнула и прижалась всем телом. Я поцеловал в лоб и шепнул на ухо:

— Перестань, все замечательно…

Она сказала с нервным смешком:

— Ты знаешь, это нелепость, конечно… но еще после того первого разговора…

— Какого?

— Ну, когда мы примерялись, как будем вспоминать это вот наше существование в человеческих телах, шуточки, конечно, хи-хи и ха-ха, но я с того дня то и дело ловлю себя на том, что не так уж и хи-хи… В самом деле сможем такое при нашем безграничном могуществе…

Я кивнул:

— Ну да, это будет. И что?

Она сказала с еще большей неловкостью:

— Да теперь начала ловить себя на том, что все скрытое станет явным. И то, как с перекошенной мордой, когда меня никто не видит в ванной, я рассматриваю, где у меня появляются морщинки, и как иной раз баловалась мастурбацией…

— Мастурбация не грех, — ответил я заученно. — А морщинки… ну и что?

Она отвела взгляд.

— Да просто неловко. Сегодня купила роскошный виноград, три грозди. До твоего прихода оставалось еще четыре часа, я не утерпела и одну сожрала. А тебе сказала, что вот купила две, тебе и мне, поровну.

Она выглядела такой маленькой и несчастной, виноватой и жалобной, что я снова поспешно прижал ее к груди, баюкая, как испуганного ребенка.

— Перестань. Слопала, вот и хорошо. Я рад, что тебе понравилось.

— Да, но это нечестно…

Она всхлипнула, я прижал сильнее, встряхнул.

— Перестань. Ну перестань! Неужели думаешь, мне было бы жалко винограда?

— Не-е-ет, — проворила она в слезах, — не жалко… Но я тайком, теперь мне стыдно.

— Престань реветь.

— А еще больше стыдно…

— Что?

— Если бы не это наше смотрение из будущего на нас нынешних, я бы и не призналась…

Она разревелась громче, плечи тряслись, я чувствовал, как волосы на моей груди начинают слипаться, откуда столько слез у этих существ противоположного пола, вряд ли в сингулярности будет такое разделение…

А ведь в самом деле будет иное отношение… ко всему, подумал я и опасливо покосился вверх. Почему-то кажется, что смотреть на нас будут именно оттуда. Это как при мысли о Боге смотрят на потолок, хотя Бог вообще-то всюду, как постоянно твердится в их священных книгах. Сейчас еще вовсю орут защитники прав личных свобод, в смысле, чтобы никто не видел, как они занимаются мастурбацией хоть дома, хоть на улице за кустами, наблюдая за прохожими. Но их время проходит, камеры устанавливаются уже и в туалетах, скоро «личного пространства» не останется вовсе, и пусть от этого некоторый неуют, зато никто не сделает тайком в своем личном сортире бомбу.

А потом придет и время хроноскопа, когда потомки будут наблюдать за нами, как мы рассматриваем найденные скелеты питекантропов и гадаем, как они жили и что делали. И, возможно, мы сами доживем до того времени и будем смотреть на себя нынешних.

А раз так, мелькнула грустная мысль, надо держать себя и вести себя постоянно в рамках. В смысле, достойно.

Но вслух я сказал мудро и взвешенно, брехло проклятое:

— Ну и что? Да пусть смотрят! Пусть даже смотрят те, которые мы сами в будущем. Они уже другие. Их не будет смущать то, что мы срем, плохо подтираем задницы и стараемся тайком от жены пощупать жену соседа. Это болезни роста, как говорят, а вернее — нормальные вехи развития организма.

Она судорожно вздохнула, пикнула что-то, но я не расслышал.

— Не дергайся, — сказал я отечески. — Нас же не смущают какие-то моменты из нашего стыдного прошлого времен детского садика? Даже младших классов школы!.. А те существа, которыми будем через двести или пятьсот лет, вообще посмотрят, как бабочки на гусениц! Что касается сингуляров… боюсь, вообще вряд ли будут смотреть на таких, как мы.

Она вздрогнула в моих объятиях.

— Страшно-то как…

— Это будет не сразу, — сказал я успокаивающе.

— Ну да, — протянула она. — Не успеешь оглянуться…

— Сейчас же успеваем?

— Это сейчас, — произнесла она с тяжелым вздохом. — А потом будем смотреть на тех друзей, кто не успел с нами одновременно, как на тупых и грязных обезьян… которыми и мы были совсем недавно. То есть вот сейчас.

Я обнял ее снова и баюкал в объятиях. Насчет обезьяны не оскорбление, человек — один из видов обезьяны, просто наиболее продвинутый, наиболее разумный и живущий в наиболее сложном обществе. А вся человеческая деятельность, как и культура, политика, религия, — это все есть и у обезьян, только в более примитивной форме.