— Все это ради тебя, Асканио! — прошептала она. — Чтобы завоевать твою любовь, я готова погубить Францию! — И уже громко прибавила: — Ну как, господин посол?
— Решать такие важные вопросы может только сам император; но я почти уверен, что он примет ваше предложение: выгоды его для нас столь очевидны, что меня это просто пугает.
— Поверьте, господин посол, что, берясь воздействовать на короля, я соблюдаю и собственную выгоду. Ведь у нас, женщин, есть своя дипломатия, подчас более тонкая, чем у политиков! Но, клянусь, в моих планах не таится для вас ни малейшей опасности, да и подумайте: какая тут может быть опасность? Впрочем, в ожидании решения Карла Пятого я постараюсь вооружить против него короля Французского и буду всячески убеждать его величество захватить своего гостя в плен.
— Как, герцогиня, вы считаете это достойным началом союза?
— Полноте, господин посол, вы такой блестящий государственный деятель, а не понимаете, что главное для меня сейчас — отвести от себя подозрения! Открыто встать на вашу сторону — значит погубить все дело. Не думаю, однако, чтобы кто-нибудь мог выдать меня. Позвольте же мне быть вашим врагом, герцог, позвольте говорить против вас! Да и не все ли вам равно? Бог мой! Разве вы не знаете, герцог, что можно играть словами! Если, например, Карл Пятый отвергнет мое предложение, я скажу королю: «Сир, верьте моему женскому чутью, вы должны во имя справедливости без колебания покарать преступника!» Ну, а если его величество согласится, я скажу Франциску: «Сир, положитесь на мою женскую хитрость — мы, женщины, хитры и изворотливы, как кошки. Вам необходимо решиться на одну маленькую сделку».
— О мадам, как жаль, что вы повелеваете одним королевством! Из вас получился бы прекрасный дипломат! — склоняясь перед г-жой д’Этамп, воскликнул герцог де Медина.
И он удалился в восторге от неожиданного оборота, который приняли его переговоры с герцогиней.
— Ну, а теперь, друг мой, я буду говорить с вами откровенно, без обиняков, — сказала герцогиня графу д’Орбеку, оставшись наедине с ним и Асканио. — Из нашего разговора, граф, вы узнали три вещи: во-первых, и для моих друзей и для меня самой необходимо, чтобы моя власть над королем окончательно упрочилась; во-вторых, после успешного завершения этого дела нам уже не надо будет опасаться завтрашнего дня — ведь короля заменит его сын, а у герцога Миланского, которого возвышу я, будет гораздо больше причин быть мне благодарным, чем у Франциска Первого, который возвысил меня. И, наконец, в-третьих, его величество очарован вашей прелестной Коломбой. Вот почему я обращаюсь к вам, граф, как к человеку, который стоит выше всех пошлых предрассудков. Теперь вы держите свою судьбу в собственных руках. Скажите, хотелось бы вам, чтобы королевский казнохранитель д’Орбек занял место королевского канцлера Пуайе, или, выражаясь точнее, хотите ли вы, чтобы Коломба д’Орбек заняла место Марии де Бриссак?
Асканио содрогнулся от ужаса. К счастью, д’Орбек этого не заметил; его хитрые глазки были прикованы к герцогине, смотревшей на него выразительным, проницательным взглядом.
— Я хочу стать канцлером, — последовал его краткий ответ.
— Прекрасно! Мы спасены! Но как быть с прево?
— Что ж, найдете ему какое-нибудь тепленькое местечко, только пусть оно будет подоходней. К чему тут почет! Ведь когда этот старый подагрик отправится на тот свет, все его богатство перейдет ко мне.
Асканио не мог дольше сдерживаться.
— Сударыня!.. — вскричал он срывающимся от гнева голосом.
Но он не успел договорить, а граф не успел удивиться его дерзости: двери широко распахнулись, и в них появился король в сопровождении всего двора.
Герцогиня д’Этамп крепко схватила Асканио за руку и, отойдя в сторону, сказала негромко, с трудом подавляя волнение:
— Понимаешь ли ты теперь, юноша, как нас, женщин, ломает жизнь? Девушка может стать фавориткой короля даже против воли!
Ее слова были заглушены остротами и веселыми шутками, которыми обменивались король и придворные.
Франциск I так и сиял от радости. Еще бы, приедет Карл V, начнутся торжественные приемы, пиршества, увеселительные прогулки, и на его долю выпадет самая благодарная роль. Весь мир устремит взоры на Париж и французского короля. При мысли о захватывающем спектакле, нити которого были у него в руках, Франциск I радовался, как дитя. Превыше всего он ценил внешний блеск и ни к чему не относился серьезно. Войны для него были турнирами, а управление государством — искусной игрой. Этот монарх, одаренный блестящим умом, увлекался самыми странными, рискованными и поэтическими идеями, а из своего царствования сделал театральное представление, аплодировать которому должен был весь мир.
И вот теперь ему представился случай ослепить своего соперника и Европу. Не мудрено, что он был сегодня необыкновенно милостив и приветлив. Сделав вид, что благодушие короля придало ему смелости, Трибуле подбежал к Франциску, едва тот переступил порог.
— О сир! — жалобно завопил шут. — Прощайте навеки! Ваше величество скоро лишится своего верного слуги; но я сокрушаюсь больше о вас, нежели о себе, ваше величество! Что вы будете делать без своего жалкого шута Трибуле — ведь вы так его любите!
— Как! Ты хочешь меня покинуть, да еще теперь, когда у меня всего один шут на двух королей?
— Да, сир, именно теперь, когда на одного шута приходится целых два короля.
— Не болтай чепухи! Я приказываю тебе остаться.
— Повинуюсь, ваше величество. Но тогда издайте королевский указ, запрещающий господину де Вьейвилю преследовать меня. Я лишь повторил ему то, что говорят о его жене, и за такой пустяк он поклялся, что оборвет мне уши и душу из меня вытряхнет. «Если она у тебя есть», — добавил этот нечестивец. Ваше величество, да за такое кощунство ему язык надо отрезать!
— Ну-ну, успокойся, бедный мой шут. Тот, кто лишит тебя жизни, ровно через четверть часа после этого будет повешен сам.
— Ах, ваше величество, а нельзя ли сделать наоборот?
— То есть как это — наоборот?
— Очень просто: повесить его за четверть часа до того, как он меня убьет. Так будет лучше.
Все расхохотались, и громче всех Франциск I. Король двинулся дальше, и взгляд его случайно упал на итальянского эмигранта Пьетро Строцци.
— А, сеньор Строцци! — воскликнул он. — Кажется, вы уже давно ходатайствовали о предоставлении вам французского подданства. Нам отнюдь не делает чести, что человек, столь доблестно сражавшийся за нас в Пьемонте и отвергнутый за это своей родиной, до сих пор не принят в число подданных второй своей родины — Франции, ибо по храбрости вы настоящий француз. Сегодня же вечером, сеньор Строцци, мой секретарь Ле Масон пришлет вам грамоту на подданство… Не благодарите меня: я делаю это не только в ваших, но и в своих собственных интересах — необходимо, чтобы Карл Пятый нашел вас уже французом… A-а, это вы, Челлини! — обратился король к художнику. — И, как всегда, не с пустыми руками. Что это у вас под мышкой? Но, клянусь честью, мой друг, я знаю, как отблагодарить вас! Пусть не говорят, что Франциска Первого кто-нибудь превзошел в щедрости… Мессир Антуан Ле Масон! Вместе с грамотой для Пьетро Строцци изготовьте другую, для моего друга Бенвенуто Челлини, и притом безвозмездно: бедному чеканщику труднее раздобыть пятьсот дукатов, чем вельможе Строцци.