Читать интересную книгу Неприкаянный дом (сборник) - Елена Чижова

– Понятно, не обо всем, – она соглашается на удивление легко. – Но мне хватило и этого, чтобы понять: на тебя нельзя положиться. Поэтому и ушла. Выбрала другого мужа. И нечего тут выдумывать – муравьиных цариц и прочие благоглупости. Ты – одна из многих, кого твой Фридрих использовал. А потом выбросил из головы. Потому что ты – ледыха . Обломок ледяной статуи. Твое счастье, что он никого не убил. Во всяком случае, при тебе. А иначе…

– Что?

– Сама знаешь. Стала бы соучастницей. Как миленькая.

– Но я же не стала.

– Не стала. Потому что ушла вовремя. Ну, скажешь, не так?

«Вовремя». Я стою, отвернувшись к стенке, уткнувшись в свое личное прошлое, из которого ушла вовремя. Выбрала момент. Выждала, пока его обнаружат – зверка, воровавшего кожу. Схватят за руку, доставят по назначению.

Как он мог догадаться, что мои глаза, воспитанные детдомовскими родителями, видят его стоящим у Другой Стены?..* * *

«Вот, прошу любить и жаловать, – прежде чем приступить к разбору полетов , шеф представлял нового начальника реализации. Бородатый, лет сорока, похож на художника. Скорее всего, из прежних знакомых. Или коллег – сослуживцев по архитектурной мастерской. – Сергей Викторович – пионер кооперативного движения».

Бывший пионер встал и поклонился. В кабинете Фридриха было полно народу: совещание по итогам отчетного периода. Шеф собрал начальников цехов и отделов.

Тут она и открылась. Дверь.

Я не помню их лиц. Только головы – бугорчатые, коротко остриженные. Между ними стоял вор. Несун, которого наконец поймали. Об этом свидетельствовала бесспорная улика: черная тряпочная сумка. Кусок мяса, стоявший справа, дернул за молнию. На пол выпали два чехла. Бежеватые, благоухающие натуральной кожей.

Фридрих поднялся, аккуратно притушил сигарету. Вышел, встал напротив. Несун, тощий и мелкотравчатый, втянул голову в плечи.

Я ждала: вот сейчас он ему вмажет. От всей души. И правильно. И – за дело.

Несун моргал не сводя глаз. На его лице ничего не проступало: ни осознания, ни раскаяния. Не лицо – пустыня. Наша проклятая пустыня. Сделал и забыл.

«Ублюдок, – Фридрих обратился на удивление спокойно. – Ну, и с кем ты это… придумал?» – мыском правого ботинка он поддел чехлы. Брезгливо. Словно это не кожа, обработанная в Европе, а наши сырые шкуры, вонючие, выдержанные в глубоких чанах – в нашем холодном аду.

«Спрашивали. Молчит», – охранник, стоящий справа, буркнул нехотя.

«Ага, – его напарник кивнул, набычившись. – Говорит: сам. Один».

«Татьяна Андреевна, – Фридрих находит меня глазами. – Вы проверяли систему учета. Прошли по всей цепочке. Это – возможно?»

«Одному? Нет». – Я слышу свой ровный голос. Проверка – мой участок ответственности. Я привыкла работать на совесть, отвечать за результаты своей работы.

«Ты слышал? Она сказала: НЕТ. Как ты думаешь, кому я поверю: тебе или ей?»

Несун не понимает вопроса. Смотрит пустыми глазами.

«Я спрашиваю. По-человечески. Хочешь спасти свою шкуру – говори. Я просто уволю. К чертовой матери».

«Сказал: один», – кусок мяса талдычит свое.

«А тебя, блядь, не спрашивают!» – голос Фридриха срывается с катушек.

Охранник моргает белесыми ресницами.

«Ладно, – Фридрих чешет подбородок. – Решил сыграть со мной в игры – пеняй на себя. Не жалуйся, когда спустят твою вонючую шкуру».

Он идет к столу. Поднимает телефонную трубку.

«Да. Понял. Ваши люди будут через час. – Бросает на рычаг. – А вы чего ждете? – это охранникам. – Начинайте сами. За это вам платят деньги».

«Давай, шевели мослами», – охранник, стоящий справа, покачивает черной сумкой.

Его напарник, стоящий слева, буркает:

«Топай, топай».

Зверок перетаптывается с ноги на ногу. В кабинете Фридриха уйма народу. Его глаза могут остановиться на ком угодно, но он выбирает меня. Как будто чует, что может на меня положиться. На меня, которая за всю свою жизнь не украла копейки…

На полу куски натуральной кожи: шкура, которую уже спустили.

Втянув голову в плечи, он идет к дверям. Звери, начавшие сами, трогаются след в след. В их глазах ничего не проступает: ни злобы, ни возмущения. Ничего личного. Просто цепь питания. В которой зверь стоит над зверком.

Два портрета смотрят вслед звериной процессии.

Портреты, вставшие перед моими глазами, переводят глаза на меня.

«Ну-с? Продолжим совещание?» – Фридрих шевелит бумаги. Брезгливо. Как будто они сделаны из сырой кожи.

«Нет, – я говорю. – НЕТ. – Так, как должна ответить. Не хочу, но должна. Потому что они смотрят на меня – боги моих детдомовских родителей. – Не этих . Вы должны были вызвать милицию. Украл – арестовать и судить».

Это – не я. Сама я не ляпнула бы такой глупости.

«Вы вправду так считаете? – Чужой усмешливый голос. Новый начальник реализации. Его голос я слышу впервые. – Вот уж сомнева-аюсь. Во-первых, там тоже не станут церемониться. А уж упекут – как пить дать. Минимум года на три, а то и на пять. Думаете, будь у него выбор, он предпочел бы срок ?»

«Это – его вопрос», – в моем голосе нет никакой уверенности.

«А я думаю – наш. Это – наш вопрос, – бородатый оборачивается к Фридриху. – Лично я на его месте… Что угодно, только не в ментовку. И вообще… Незачем вмешивать в наши дела государство. Пока что еще не в Европе».

Я вижу: они все согласны. Начальники цехов и отделов. Их новый коллега выразил общее мнение: зверок сам загнал себя в эту ловушку, из которой есть один-единственный выход – сдать подельников. Сдаст и выйдет на свободу. Сохранив свою убогую шкуру.

Почему он молчит?

Начальники докладывают по очереди. Их глаза обращены к Фридриху, но я знаю: на самом деле они повернуты вниз. В подвал, где собирались строить бассейн, но так и не достроили. Туда Фридрих спускался со своей бригадиршей. Теперь спустились охранники. Со своим зверком.

Сквозь бетонные перекрытия не проникает ни звука. Можно сделать вид, что там, внизу, ничего не происходит. Сделать и забыть.

Я помню: отец японского мальчика. Его сын умер. Отец сидел над свежей могилой. В японском фильме ее заполнили до краев. Водой, стоящей в земных морщинах. Он вскидывает голову: не могила. Огромный бассейн, о котором они мечтали долгие годы, пока его сын не умер. Умер, потому что ему достались гнилые объедки. Я тоже их жрала.

Япония – не Европа. Мы – тоже. Здесь, в нашей системе, – все наоборот. Не бассейн – могильная яма, разверзшаяся от края и до края…

Гнилые объедки рвутся наружу.

«Простите, – я пытаюсь выбраться. – Мне… надо выйти».

Фридрих щурится: «Зачем?»

«Плохо. Меня мутит».

«Вам… нужен врач?» – его рука тянется к телефону. Телефон – бесспорное достижение цивилизации. Можно вызвать кого угодно: хоть врача, хоть палача.

«Никто. Мне никто не нужен», – я иду к двери ровным шагом.

Вечерняя смена уехала час назад. Там, в цехах, никого. Все, кто остались, сидят в его кабинете. Я слышу деревянный стук. Это – с лестницы. Или мне снова кажется?..

Сквозь филенку закрытой двери сочится звонок. Не городской, местный. Та к звонят с вахты. Успели приехать? Приехали, чтобы сказать мне: НЕТ. Чтобы я открыла все двери. Чтобы они отняли всё, до последнего…

Дверь за моей спиной открывается со скрипом. Фридрих выходит в коридор:

«Вам действительно… плохо?»

«А – вам?»

«Мне, – в его глазах волчий азарт, – нормально. Ублюдков надо учить. Чтобы другим неповадно. Иначе разворуют все. С этим вы тоже не согласны?»

Наша жизнь – воровская цепь питания, в которой зверь стоит над зверком.

«Воруют. Он тоже ворует. Разница в том, что ему не хватает мозгов. Потому что не доучился».

«Вот и доучится. На своей шкуре», – Фридрих сжимает кулаки.

За дверью глухой шорох. Будто кто-то царапает, хочет выйти наружу. Фридрих замахивается, бьет каблуком. Шорох стихает мгновенно.

Теперь они доносятся только с лестницы. Звуки, уже не похожие на стук. Скорее, кряхтенье.

Я смотрю жадными глазами: ссадины, синяки, кровоподтеки – на коже зверка.

Звери ведут его под руки.

«Ну, вспомнил?» – Фридрих похож на учителя.

Те бычились бритыми лбами. У кусков по вызову щетинистые черепа. Покачиваются, будто их насадили на кол.

«Плохо», – учитель выставляет оценку.

«Можа, эта… свезти к нам?» – череп, насаженный на кол, вносит конкретное предложение.

Будто зверок – мертвое тело. Труп, который надо свезти на свалку.

Фридрих смотрит на меня. Словно в этой истории мы – коллеги, решающие судьбу ученика.

Нерадивый ученик шмыргает носом. Втягивает красные сопли: раствор, в котором вымачивают грешную плоть.

«Это всегда успеем! А пока… – Фридрих смотрит весело. – Попробуем народными средствами». – Он распахивает дверь.

Начальники цехов и отделов тянутся тонкой струйкой. Подпирают крашеные стены.

«Вот, – Фридрих обращается к зверку. – Там, за кухней, – ведет подбородком, – стоят промышленные холодильники, – он разводит руками, демонстрируя габариты. – Сайгачьи туши влезают целиком. Ты понял? Запихнут и включат. На полную катушку. Я не специалист по холодильным установкам, но, думаю, минут сорок – за глаза. А тебя, гнида, оставят до утра. До утра. В назидание твоим сраным потомкам».

Черепа склабятся, раздвигают лицевые кости.