из него выбранного и он нам помогает победить, либо, как шпиона, его нужно убить прямо сейчас.
— Он придет, облаченный в красное, уготованы ему будут великие страдания, однако несмотря ни на что пойдет он злом против ещё большего зла… — гробовщик начал тихо цитировать пророчество наизусть.
— Как ты мог заметить, в этой красной майке он и пришёл… — Антан кивнул в сторону двери.
— Может он просто хороший актёр?
— Или вообще сынок Первомая, засланный к нам для вынюхивания? — собеседники смотрели друг другу в глаза.
— Да нет, — нахмурился гробовщик и отпрянул, — откуда у него сын?
— Тогда откуда он взялся?
— Мертвечина его знает… Он с ним одной особи, как будто… У него случаем нет хвоста или ушей?
— У него ничего нет. Даже клыков.
Яр задумчиво взялся за подбородок.
— Его нужно убить, — Антанарис оттянул борт пиджака и быстрым движением достал небольшой ножик с рукояткой, обитой синеватым камнем.
Лесник удивлённо окинул Антанариса взглядом сверху вниз, а затем усмехнулся:
— Чем дольше ты служишь Первомаю, тем более кровожадным ты становишься, хе.
— Если он шпион — то нам всем конец. Мы умрем мучительной смертью — ты, я, Алиса и прочие. А потом наши тела до скончания дней станут прислужниками вождя. А Артём с Первомаем будут дальше сжирать всех существ. И все из за того, что мы поверили его бредням.
— Погоди, Антан.
Смотритель смущенно посмотрел на Яра и убрал нож обратно в карман пиджака.
— Он уже частично знает о наших планах, так? Это значит, что уже поздно ныть.
— Что тогда?
— Тогда стоит рассказать ему всё до конца, — Яр глянул в глаза смотрителю.
— Ты сошёл с ума! — Антан хотел подняться с кресла, но Яр остановил его: быстро придвинулся к нему и положил руку на его плечо.
— Останови в себе тупого зверя и подумай: — прошептал он уверенно, не переставая смотреть другу в глаза, — если мы будем скрывать, шпион продолжит жить с нами и ждать подходящего момента разузнать больше. Если мы расскажем ему всё сейчас — он будет доволен. И тогда побежит докладывать Первомаю. Если побежит — мы точно поймём, что он шпион.
— Как же мы успеем уничтожить его до того, как он доложит всё Первомаю?
— Он всегда у тебя или Алисы на виду. Так? — Яр откинулся обратно в кресло, сложив руки на груди.
— Так, — кивнул Антан и поправил упавшую на лоб прядь.
— А ты в ночную треть комнату его на ключ запирай. И окна закрой — сооруди решётку, как многие в Отчине. Неужели не боишься, что украдут твою ценную литературу, хе?
— Если он попытается сбежать… — закончил Антан, скалясь, — то тут то мы его и прикончим.
— Ты прикончишь, хе. Я на себя не буду брать такое, я итак почти каждый день убиваю.
Антан беззвучно усмехнулся.
— Алиса рассказала мне, что когда она встретила Артёма, тот чуть не попался в лапы сестрицам. Может ли он так хорошо строить из себя трусливого слабака? И ещё он ведь выступал против убийства птиц, говорил, что нельзя убивать. Всё это, с другой стороны, заставляет меня думать, что он действительно свалился сверху. Что думаешь по поводу выбранного?
— Делай, Антан, как считаешь нужным. Я тебя поддержу.
— Тут есть и другие нюансы, он не совсем подготовлен. Похоже там, откуда он свалился, не каждый даже умеет и оружие держать.
— Дело времени… — протянул Яр и, взяв свои листы со стола, принялся перебирать их в руках.
— И его желания, которого у него нет. Он против убийств и драться не желает учиться. И его не заставишь, потому что он упрям, и, что хуже, трус.
— Тут уж я тебе не советчик: я не очень хорошо разбираюсь в двуногих существах. Вот спроси меня про серпнира например. Или про моола. Я тебе отвечу.
Глава 20. Тайные сведения
Как только дверь закрылась, Артём спрыгнул с крыльца и, помедлив, сел на скамейку перед домом. Она неприятно покачнулась — наверняка уже давно тут стоит, и также давно на неё никто не садился. Облокотившись на спинку скамейки, Артём выдохнул, чувствуя усталость — эмоциональную и физическую. Когда он остался наедине, она навалилась на него с удвоенной силой. От работы ныли руки и ноги, а от плохого сна веки казались тяжелыми. Не осталось сил даже думать, вдобавок всё ухудшала полная безвыходность. Все окружающие казались ему сумасшедшими. Не появлялось ни малейшей возможности даже понять, как можно вернуться назад. Воспоминания о матери, доме теперь казались еще более далекими, чем раньше, почти нереальными, и это ощущение заставляло Артёма содрогнуться.
Он вглядывался в плотные ряды стволов перед собой. Стволы во тьме перетекали в кроны, которые были будто слеплены между собой, отчего казалось, что хижину окружило одно большое дерево с множеством стволов. Прокручивая в мыслях недавние события, Артём посмотрел наверх, на ряды ламп, соединенные паутиной проводов. Их слабый свет делал всё окружающее более жутким, зато хотя бы немного напоминал о звёздном небе. Артёму вдруг показалось, что он навсегда останется здесь. Мысль и осознание забрались куда-то совсем глубоко и Артём ощутил, как от подступающих слёз защипало глаза. Он схватился за нос, затем, всхлипнув, положил пальцы на веки. Когда щипать перестало и слёзы отступили, Артём открыл глаза, и, еще раз всхлипнув, стал смотреть перед собой. Вдруг между деревьями он заметил какое-то движение. Все прежние переживания в момент исчезли, а на смену им пришёл раскалённый страх. Артём взялся за край скамьи руками и принялся вглядываться в то место между стволами, где только что кто-то двигался. Каково же было его удивление, когда он понял, что то, что то, что двигалось вдалеке, уже находится совсем близко к нему. Артём хотел закричать, но горло будто бы сдавило. Через несколько секунд нечто вышло на свет одной из ламп, и тогда Артём узнал себя. Придерживая ладонью распоротую шею, к нему шёл его собственный труп. Артём вдруг осознал, что залез на скамейку и стоял так, вжавшись спиной в стену дома и будто бы желая нащупать сзади себя какую-то ручку, которая могла бы открыть за ним дверь.
Бежать к двери было поздно, некто уже стоял перед Артёмом. Его копия. Два пальца на правой руке, которой тот придерживал рану на шее, были сломаны и согнуты вбок. Грязные волосы разлохматились, из носа на губы спускались дорожки засохшей крови. Сквозь пальцы, прижатые к шее, тоже сбегали красные дорожки. Глаза, казалось, обесцвеченные, были пустыми, а рот изогнулся в презрительной улыбке.