Читать интересную книгу Русский закал - Андрей Дышев

Мне казалось, что прошла целая вечность до того, как сухо треснула снежная доска под грузным телом, потом раздался хлопок, словно вытащили пробку из винной бутылки. Я привстал и повернул голову. Картавого не было. Вместо него на снежной доске чернела дыра, похожая на открытый канализационный люк.

– Все, Валери! – крикнул я. – Все! Его больше нет!

Она, побледневшая до синевы, подошла ко мне, качнулась, опустилась на корточки и заглянула в трещину. Мне показалось, что она сейчас заплачет от жалости к картавому. Наверное, она сошла с ума. А может быть, сошел с ума я?

Она села в снег и, увидев лежащий на снегу рюкзак и горку щебня рядом с ним, закрыла лицо руками и едва слышно прошептала:

– Это катастрофа. Ты даже не представляешь, что произошло.

Я поднялся на ноги, потирая шею, на которой, как мне казалось, навеки останутся следы пальцев картавого.

– Ну не было же раньше в твоей жизни этого порошка, – сказал я, – и теперь не будет. Бог дал, бог взял. Мне кажется, что твоя жизнь намного дороже, чем порошок.

– Моя жизнь? – как эхо повторила она. – Но зачем она нужна, моя жизнь?

Я обнял ее и поцеловал в висок. Валери вдруг с силой оттолкнула мое лицо.

– Дерьмо, – тихо сказала она.

– Что с тобой, Валери? – спросил я. – Тебе нужны большие деньги? Зачем?

– Мы говорили уже об этом… Ты все испортил.

Мы стояли посреди огромного белого поля, две песчинки в снежной пустыне, и казалось, нет в мире ничего, кроме нас, ослепительного света и солнца над нашими головами. Так, во всяком случае, хотелось думать. У Валери на этот счет было другое мнение.

– Иди, – сказала она негромко. – И не оборачивайся. Мне надо побыть одной.

– Тебе плохо?

– Да… Ну иди же!!

Я пошел влево вдоль трещины. У пролома метровой ширины Валери догнала меня, остановилась, посмотрела на многочисленные следы на снегу.

– Здесь ты спас жизнь Рамазанову… А какой в этом был смысл?

– Знаешь, а мне его жалко, – признался я.

Потом минуты слились в часы, мы перестали их различать, и весь мир для нас сузился до размеров маленького заснеженного пятачка, который мы топтали ногами, вытирали о него ноги, и это продолжалось целую вечность, намного больше, чем я прожил до этого.

Валери ослабла и падала в снег все чаще. Последний моток веревки, который у нас был, она забыла в том месте, где я похоронил картавого, и теперь мы шли вперед на свой страх и риск. У меня уже не было слов, которыми можно было бы ее поддержать, и я молча поднимал ее на ноги, отряхивал налипший снег, проводил влажной ладонью по ее лицу; она кивала, поворачивалась и шла дальше, но в ее красных, с обожженной роговицей глазах не было уже ни прежней жажды жизни, ни скрытого лукавства, ни воли.

Мы не произнесли ни слова, когда шли по бесконечному плато, когда спускались по водостоку к Пянджу, когда, словно убитые наповал, упали у входа в пещеру, где ночевали после трудной переправы на афганский берег.

Не знаю, сколько мы так пролежали. Я пришел в себя от холода, пошарил в темноте вокруг себя, нащупал рюкзак, вытащил из него свитер, спальный мешок. Свитер надел на себя, а спальником накрыл лежащую рядом Валери.

Она, оказывается, не спала, откинула спальник, привстала.

– Сколько дней прошло, как мы переправились сюда? – спросила она.

Я стал подсчитывать в уме, но все время сбивался со счета. Не дождавшись от меня вразумительного ответа, Валери стала вслух вспоминать ночевки и загибать пальцы.

– Глеб, по-моему, уже должен ждать нас на том берегу.

– Все равно у нас нет радиостанции, – ответил я.

– Надо добраться до песчаной отмели. Может быть, там и встретимся.

Было далеко за полночь. Луна, которую изредка закрывали облака, фонарем висела над Пянджем. Серебряная лента стремительно неслась по широкому ущелью. Я с содроганием подумал о том, что нам предстоит.

Я надувал камеру, от частых и глубоких вдохов кружилась голова, колотилось сердце. Мне приходилось останавливаться и отдыхать. Валери перебирала полупустой рюкзак, складывала в нише в стене примус, в котором не осталось ни капли бензина, пластиковые чашки, ложки.

– Для кого? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Мало ли кому пригодится. Хотя бы пастухам.

Опустевший рюкзак тоже оказался ненужным. Нам предстояло переправляться налегке.

Я подобрал на берегу кусок доски, который при большом желании можно было использовать в качестве весла, опустил камеру на воду. Она медленно сдувалась, но я надеялся, что мы успеем добраться до берега.

Валери села на камеру, как на кресло. Я покрепче обнял мягкие бока нашего судна, и перед тем как войти в воду, в последний раз посмотрел на афганскую землю.

Ничего я здесь не видел, кроме смерти.

Глава 36

Мы добрались до отмели без приключений, которыми были уже сыты по горло. Валери отделалась лишь мокрыми ногами, а я, выжав одежду, быстро согрелся.

Глеба, как и следовало ожидать, мы не нашли. Должно быть, он уже вернулся на дачу, а может быть, еще не приходил сюда.

Я свинтил ниппель камеры, и воздух с нарастающим шипением вырвался из резиновой оболочки. Валери пошла вверх по насыпи, отыскивая место, где можно было бы пройти проволочное заграждение. Я кинул потерявшую объем камеру в воду, и ее тотчас подхватило течение.

Я догнал Валери на дороге. Она шла по ней, поднимая ногами пыль. Я взял ее за локоть, отвел в сторону, на склон, покрытый шипами сухой травы. Она подчинилась с такой легкостью, словно ей было совершенно безразлично, где идти. На подъеме она быстро устала, остановилась и села на землю.

– Нам надо уйти подальше от берега и дождаться рассвета, – сказал я.

– Зачем? – безучастно спросила Валери.

– Здесь опасно.

– Почему?

Я как следует тряхнул ее за плечи. Волосы упали ей на лицо. Валери смотрела на меня сквозь них, как через паранджу. Плечи ее задрожали, и я не сразу понял, что ее душит смех.

Она долго не могла успокоиться, кусала мою ладонь, которой я закрыл ей рот, пыталась вывернуться из-под меня, когда я прижал ее к земле. Лицо ее стало мокрым от слез, но на мне не было ничего сухого, чем можно было утереть его.

– Все, отпусти, – сказала она глухо, успокоившись.

Я встал и подал ей руку, но Валери обошлась без моей помощи. Я брел следом за ней, делая отчаянные попытки поразмышлять о том, кто я для нее, и вообще – что значу в этой странной жизни. Перед вылетом в Таджикистан у меня была одна цель – помочь ей. Потом было столько корректив, что трудно уже ответить однозначно – помогал я ей или мешал. Единственное, что вырисовывалось достаточно отчетливо – моя совесть. Она была чиста, как небо после грозы. Если, конечно, иметь в виду личную оценку собственных поступков. Преступники – по моей воле и без таковой – ушли из этой жизни, наркотики не попали на этот берег, Валери осталась жива.

Но, похоже, я сломал ей жизнь.

По ложбине, защищенной со всех сторон от ветра, мы вышли к скалам. От камней тянуло холодом, но здесь было тихо, со всех сторон нас закрывали гранитные стены.

– Ты сможешь разжечь костер? – спросила Валери и принялась собирать хворост.

Я чиркнул зажигалкой. Огня не было. Потряс ее, посмотрел на лунный свет – газ еще оставался. Чиркнул еще раз.

Перед глазами вспыхнуло все – скалы, небо, силуэт Валери. Боль, разорвавшаяся в голове, горячей волной окатила все тело. Я пошатнулся, вытянул вперед руки, чтобы найти опору, но мне в горло вонзилась веревка, затягиваясь с каждым мгновением все туже, и я, теряя сознание, успел увидеть блестящие в свете луны глаза Валери.

* * *

Возвращение к жизни – ужасная вещь. Когда вас будят глубокой ночью и заставляют вылезать из теплой постели и идти на мороз, то ненависть к бодрствованию в этот момент лишь в очень малой степени будет напоминать возвращение к жизни.

Я выползал из небытия не по своей воле, но по воле Господней. Сам бы я ни за что не променял тот замечательный мир, где нет ни времени, ни чувств, а следовательно, и боли, и страданий, на мир земной, которого я еще не видел, но меня уже колотило крупной дрожью, и голова раскалывалась от боли, и я не мог поднять руки, чтобы прикоснуться к голове, – они онемели, стали страшно тяжелыми, словно на них надели стокилограммовые колодки.

Я негромко простонал, приветствуя этот гнусный мир, где все плохое сразу отозвалось в моем теле, и приоткрыл глаза. Сначала я увидел булыжник. Мутным пятном он стоял перед глазами, заслоняя все остальное. Я долго вращал глазами, чтобы сориентироваться в пространстве, и не сразу понял, что лежу на боку, поджав к животу колени; руки мои заведены за спину и связаны, как и ноги. Правый глаз открывался с трудом, что-то мешало, засохшая корочка налипла на веке. Я потом догадался, что глаз залило кровью, которая, видимо, хлестала из разбитой головы.

Мысли двигались с трудом, будто тоже залипли в тягучей крови. Я размышлял ощущениями и предметами, переставляя их, как кости домино. Лежу. Веревки на руках и ногах. Кровь. Боль. Рассвет. Кто?..