камере. Но сами министры не совсем-то одобрительно смотрели на подвиги своего товарища, совершенные им решительно без их полномочия… Возникли несогласия, министерство подало в отставку; вместе с другими вышел и Кавур – и не возвратился. Король поручил составление нового министерства опять тому же д’Азелио, и д’Азелио на этот раз, возвратив троих из прежних министров, Кавура не пригласил… Вслед за тем парламент был отсрочен на четыре месяца – до ноября 1852 года.
В течение своего министерства Кавур успел заключить торговый трактат с Австрией, добиться от парламента полномочия на пересмотр тарифа и привести в удовлетворительный вид финансовую отчетность. Ясность и определительность его отчета за 1851 год много облегчила, говорят, заключение в 1852 году пьемонтского займа в 75 миллионов франков.
Оставляя министерство, Кавур, разумеется, знал, что оставляет его ненадолго. Его удаление, в котором все невыгодные видимости падали на министерство д’Азелио, только усилило начинавшееся в публике сочувствие к ловкому министру. Поэтому, не заботясь много о судьбе нового министерства, граф Кавур воспользовался своей свободой, чтобы съездить во Францию и в Англию. В Париже представился он императору и представил своего недавнего друга – Урбана Раттацци, тоже на сей раз случившегося в Париже. Кажется, что Раттацци ничего не извлек из этого представления; но Кавур вынес из свиданий с императором много поучительного для ума и сердца. Подробности свиданий неизвестны; но знают, что Кавур уже заранее пользовался расположением императора за свои хлопоты о законе относительно книгопечатания, что поэтому император с доверчивостью и благосклонностью выслушивал бывшего сардинского министра, когда тот рисовал ему положение Пьемонта; что Кавур, поговорив с Наполеоном, убедился, что тот вовсе не враг здравой конституции Пьемонта, пока она охраняется от разных демократических покушений… Говорили тогда больше… говорили, что даже некоторые предположения относительно Италии были уже высказаны при тогдашних свиданиях… Но этого, разумеется, никто с достоверностью утверждать не может…
Во всяком случае – граф Кавур возвратился в Турин, в октябре 1852 года, полный глубочайшего уважения к мудрости императора французов, и с этого времени сближение с Францией делается для него еще более необходимым, чем прежде казалась дружба с Англией.
Между тем в министерстве произошла комедия. Чтобы привлечь на свою сторону либеральное общественное мнение, д’Азелио пустил в ход проект закона о гражданском браке. Желаемый эффект был получен, закон прошел было; но римский двор вступился в дело и завел весьма энергическую переписку непосредственно с королем. Министерство струсило и вышло в отставку. От короля, через посредство архиепископа, потребовали, чтоб он назначил министерство, не противное римскому двору, и именно желали Бальбо. Но Бальбо был теперь невозможен, да уж и сам не хотел. Король обратился к Альфиери[473] – тот отказался; к д’Азелио – тот объяснил, что быть угодным римскому двору никак не может. Король призвал тогда Кавура; тот пошел на сделку с архиепископом, уполномоченным от римского двора. Сделка не удалась, и Кавур отказался. Попы продолжали требовать Бальбо… В городе начали ходить слухи, что король подпадает под поповское влияние, что иезуитское министерство должно скоро всё повернуть на старинный лад, и пр. В это время случилась в Париже смерть Джоберти, известного противника иезуитов, и по этому случаю произошла такая сильная манифестация, которая убедила короля, что влияния клира ему нечего опасаться и что чем дальше от него, тем лучше. В этих расположениях призвал он опять графа Кавура и поручил ему составить министерство по его усмотрению. Кавур взялся, и 4 ноября 1852 года министерство было составлено.
С этого времени начинается блестящая эпоха жизни Кавура. Постараемся проследить и ее с прежним спокойствием и беспристрастием, то есть воздерживаясь по возможности от восторженных дифирамбов.
До сих пор, как мы видели, граф Кавур не совершил еще ничего сверхъестественного: был недурным министром в двух министерствах, обнаружил стремление к реформам и улучшениям, но еще далеко не мог претендовать на общеевропейскую или хотя бы общеитальянскую славу. Несмотря на то, вступление его в министерство было встречено вообще довольно благоприятно: знали, что при нем по крайней мере в совершенную реакцию не бросится туринское правительство. А известно, что большинство мирных граждан, даже и в мало благоустроенных государствах, всегда находятся между двумя противоположными страхами: как бы революция не вспыхнула и не привела с собой анархии или как бы не придушила их деспотическая реакция. Кто обещает обеспечить их от обеих крайностей, тому и книги в руки отдаются ими очень охотно.
Собственно, звезда Кавура загорелась своим ярким блеском только после Парижского конгресса. Но нельзя не видеть, что на конгрессе обнаружились только результаты, подготовленные в предыдущие годы. Поэтому нельзя оставить без внимания и этих годов, тем более что в течение их произведено много перемен во внутреннем состоянии страны.
Рассказывают, что в бытность свою в Париже граф Кавур излагал однажды свои экономические теории в присутствии нескольких знаменитых экономистов. Мнения его в особенности понравились г. Леону Фоше – тому самому знаменитому Фоше, с которым несколько лет тому назад российская публика познакомилась в исследованиях г. Чичерина[474]. Фоше был так восхищен, что воскликнул: «Вот превосходные теории, но их составляют пред вступлением в министерство, а потом бросают в сторону». Кавур с чрезвычайной живостью возразил: «Может быть, такова ваша политика, но за себя я даю честное слово, что, достигши власти, я проведу мои идеи или удалюсь от дел…» И действительно, граф Кавур постоянно оставался верен своим экономическим и политическим взглядам, которые мы отчасти уже видели выше.
Главнейшие улучшения, произведенные им в экономическом развитии страны, были устроены в принципе свободной торговли. В 1853 году сделан был в тарифе решительный переворот. Пошлина с хлеба отменена, хотя казна теряла при этом около 4 миллионов франков; с колониальных товаров пошлина понижена на 50 %, с железа – тоже. Вследствие этого, как утверждают[475], капиталы пришли в движение в Пьемонте – завелись машинные фабрики, которых прежде не было вовсе, удвоилось в несколько лет шелковое производство, учетверилось хлопчатобумажное, усилился вообще ввоз и вывоз, торговля оживилась, и, к увенчанию всего дела, даже таможенные доходы, начиная с 1856 года, получили приращение около 4 миллионов лир (франков)[476]. Правда, что народ получил от этого как-то мало прибыли; но уж в этом Кавур, разумеется, не виноват: по всем экономическим теориям, его меры должны были оказаться благодетельными для масс. Усилилось производство, следовательно должна была возвыситься заработная плата, а произведения должны были подешеветь. Но вышло не так: заработная плата, возвысившись ненадолго, вскоре упала; мало того, фабриканты стали обременять работников,