году приглашение г. Салюццо, вероятно, не осталось совершенно без действия: в этом же году Кавур сделался членом-основателем земледельческого общества, и здесь уже был очень смирен. Весь либерализм его ограничивался здесь в первое время тем, что он ратовал в журнале общества против заведения образцовых ферм в Пьемонте.
Но события шли своим чередом. Партия «горячих людей», против которых восстает Кавур, работала неутомимо, проникая своей пропагандой чрез все затворы, во все государства Италии. Открытых восстаний не было, кроме несчастной попытки братьев Бандьера и еще нескольких незначительных вспышек, большею частию в Обеих Сицилиях; но брожение умов было уже сильно и давало себя чувствовать повсюду. Слабый и подозрительный Карл-Альберт, постоянно воображавший себя «между кинжалом сектаторов и шоколадом иезуитов», в это время как будто яснее увидел перед собою кинжал и начал подумывать, что от шоколада можно и отказаться. Не раз высказывал он свое желание стать защитником итальянской независимости; патриотические творения, вроде Джоберти и Азелио[452], свободно обращались в его владениях… В половине 1846 года либеральные меры нового папы[453] с очевидностью доказали всем, до какой степени стало невозможно итальянским правительствам держаться в прежних отношениях к народу. Вслед за папою стали давать разные льготы и усовершенствования и другие владетели Италии, исключая короля неаполитанского; поддался немножко и Карл-Альберт. Было ясно, что наступает время жатвы… Но сеятели были далеко, и вместо их выступил теперь на работу граф Кавур.
Почему же сами сеятели не явились? А кто их знает! Одни говорят, что по страху, другие – что по глупости, третьи – что по ехидству; зачем, дескать, взошло то, что ими посеяно!.. Они, видите, сеяли будто бы для того только, чтобы руками махать, и никак не воображали, чтобы из их маханья могло что-нибудь выйти.
Сами сеятели, впрочем, имеют претензию, что и жа-ли-то, собственно, они же, а только собирать в житницу пришлось не им. Говоря без метафор, они уверяют, что все облегчения и либеральные меры правительств Италии пред 1848 годом были следствием страха пред тем решительным положением, какое было принято народом под влиянием революционной пропаганды. Народные восстания 1848 года не только не привлекли участия Кавура, но даже были им неодобряемы; а между тем вступление Пьемонта на конституционную дорогу было прямым следствием событий, развившихся из этих восстаний. Таким образом, до власти и до возможности безопасно и громко либеральничать Кавур донесен был той самой партией, в которой ничего не хотел видеть, кроме вредных химер… Так говорят приверженцы «передовой» партии, противной Кавуру. Кавур, конечно, с ними несогласен, несогласны, как мы видели, и французские журналы, и английские государственные мужи, – ergo[454] несогласны и мы… А ежели читатель имеет претензию на самостоятельность суждения, то пусть сам разберет, кто прав, кто виноват. Мы же обратимся к изложению подвигов Кавура.
Законом 30 октября 1847 года дана была некоторая свобода журналистике в Пьемонте. Кавур немедленно воспользовался этим обстоятельством и, соединившись с графом Бальбо и графом Санта-Роза[455], основал журнал: «Risorgimento» («Воскресение» или «Восстание»[456]), который и начал выходить с половины декабря, объявив следующие принципы: независимость Италии, единение итальянских властителей с народом, прогресс на пути реформ, союз между итальянскими государями… К этому прибавлялось, что лучшим украшением и благороднейшею чертою итальянского движения должны быть спокойствие и умеренность.
Программу эту «Risorgimento» исполнял постоянно и добросовестно. Как добавление к ней, вроде неофициальной части, надо заметить постоянное восхваление государственных учреждений Англии в статейках, писанных самим Кавуром и утвердивших за ним на некоторое время прозвище «лорда Кавура».
С конца 1847 года начинается самоотверженная деятельность графа на поприще либерализма. 21 декабря он, вместе со многими другими патриотами, подписал смелое прошение к королю неаполитанскому, который казался плохо расположенным следовать примеру Пия IX на пути реформ. В прошении умоляли короля «присоединиться к политике благоразумия, прощения, цивилизации и любви христианской». И действительно, мы знаем, что с небольшим через месяц после того (28 января 1848 года) в Неаполе обнародованы были основания конституции.
Впрочем, может быть, на Фердинанда II подействовало не столько прошение, подписанное, между прочим, Кавуром, сколько восстание, происшедшее 12 января в Сицилии и вслед за тем в Неаполе. По крайней мере мы видим, что Фердинанд противился до последней крайности и не уступил иначе, как по решительной необходимости… С этим соглашается в своей «Истории Италии» даже друг и сотрудник Кавура граф Чезаре Бальбо (том II, стр. 234).
Но, во всяком случае, ясно одно: что граф Кавур гораздо благовременнее умел заявлять свои требования, нежели, например, глава «Юной Италии», обращавшийся с своими советами к Карлу-Альберту еще в 1831 году!
Еще более доказал свою политическую мудрость граф Кавур в деле генуэзской депутации, 7 января 1848 года. Биограф его говорит, что тут граф дал «лучшее и величайшее доказательство проницательности своего разума и решительности своего духа». Дело было так. Из Генуи явилась депутация – требовать от короля учреждения в городе национальной гвардии и изгнания иезуитов. Редакторы разных журналов и некоторые их сотрудники собрались, с тем чтобы решить общими силами поддерживать требование Генуи – в журналистике. Кавур отличился перед всеми: он советовал, вместо тех или других реформ, прямо требовать конституции. Столь смелое предложение испугало очень многих, и против него восстали, по свидетельству итальянского биографа, даже многие люди демократической партии. Последнее обстоятельство не вполне объяснено; но оно делается менее странным, когда мы прочтем рассуждения Кавура по этому поводу. Так, он говорил, между прочим: «К чему служат требования, которые – будут ли отвергнуты или признаны – во всяком случае волнуют государство и уменьшают нравственный авторитет правительства? Так как правительство не может более править па основаниях, на которых правило до сих пор, то пусть примет другие, более согласные с духом времени и с успехами цивилизации, чтобы потом не было поздно и чтобы всякая власть общественная не была низвергнута и уничтожена пред криками народа».
Из этого видно, что положение было уже очень натянуто и что сам Кавур заслышал уже приближавшуюся силу «народных криков». Не мудрено, что другие слышали их гораздо яснее и хотели предоставить им решение вопроса, не надеясь получить добром от слабого Карла-Альберта ничего, кроме половинных и неверных льгот.
Тем не менее Кавур вскоре писал в своем журнале, что желательно, чтобы король «перенес всякие общественные рассуждения с опасной арены неправильных волнений в сферу прений законных, мирных и правильных». Это уже было довольно ясно и смело. Но Кавур с друзьями пошли дальше: они редижировали прошение к Карлу-Альберту о