Моя нарядная гондола скользит над нежно-голубыми водами бухты Святого Марка. Элизабет сидит напротив меня, солёный ветер запутался в её рыжих волосах. Платье Элизабет белое, как девичьи сны о замужестве. Мне хочется, чтобы Элизабет молчала, и она молчит. Мне хочется, чтобы она смотрела на паруса, и она не отрывает от них глаз.
— Сделай что-нибудь, — говорю я.
Элизабет плачет.
— Не надо, — говорю я.
Элизабет смеётся.
Гондола с тихим стуком ударяется о причал, и мы спрыгиваем на берег. На Пьяцетта Сан-Марко перед Дворцом Дожей почти никого — потому что я терпеть не могу туристского многолюдья. Мы шагаем по выбеленным солнцем плиткам гранита.
Я был здесь тысячу раз. И напрасно надеялся, что успел всё забыть.
Горизонт затягивают свинцовые тучи. Платье Элизабет становится зелёным в чёрную клетку. В небе над нами маленький белый голубь дрожит от страха. Я беру Элизабет за плечо:
— Мне всё надоело. Сделай же что-нибудь!
— Что?
— Придумай!
Элизабет скидывает платье и ложится на горячий гранит. Её тело бессмысленно в своей безупречности. Элизабет с тоскливой надеждой поднимает глаза, но я уже быстро шагаю прочь. Я не знаю, куда иду.
Внезапно становится очень темно.
Я не хочу, — успеваю подумать я.
Элизабет сладострастно вскрикивает и исчезает, голубь в чёрном небе взрывается фейерверком перьев, Дворец Дожей становится хаосом серых точек и растворяется в пустоте.
Я не хочу! Не хочу не хочу не хо…
Пылинка. Я пылинка в беззвёздном вакууме. Я пытаюсь закричать, но у меня нет рта. Я постигаю пустоту. Время исчезло. Время — секунда, размазанная по ленте Мёбиуса, и у меня нет снов, чтобы заполнить его.
Я хочу отключить страх, но впервые за долгие годы я бессилен сделать это. Я постигаю свой страх. Мне кажется, я слышу, как Смерть разговаривает со мной. Смерть — азартная маленькая старушка, она раскачивается в кресле-качалке рядом со мной и говорит, что я проиграл. Она смеётся голосом Элизабет.
— Уходи, — говорит мой мозг. Рта у меня нет.
Я пылинка. Пустота постигает меня.
Электрический разряд выталкивает меня на поверхность. В сером тумане надо мной плавают два лица. Одно — молодое, весёлое и пьяное, второе — квадратное, металлическое и бесстрастное. Это робот. Он говорит мне:
— Очнулся, брат?
— Какой он тебе брат, дурик? — хохочет человек в белом халате. — Он же не робот!
— Но это помогает ему как роботу. — серьёзно отвечает второй и снова бьёт меня разрядом тока в грудь. Я вздрагиваю, и мой рот издаёт звук «а».
Я жив!
— Вы в машине «Скорой помощи», — говорит мне человек, в руке его золотистая банка лимонного пива с корицей, — к вам домой нас направил институт, потому что вы три раза подряд пропустили профилактику и на звонки не отвечали. Доктора уже начали беспокоиться!
Вот оно что…
— Электричество в доме отключилось на миг, — добавляет робот, — и в твоей башке произошло небольшое замыкание. Ты три месяца провалялся в отключке. Не волнуйся, брат, сейчас тебя починят.
— Он тебе не брат, — нахмурившись, повторяет человек.
— Антон Александрович!
Институт экспериментальной трансплантологии — стеклянно-золотой храм с высокими округлыми потолками. Здесь тихо и малолюдно, и это хорошо. Я иду по залитому вечерним солнцем коридору и слушаю долетающий из-под мраморных сводов шёпот погибших душ. Когда-то давно меня сделали здесь таким, каков я есть сейчас. Каким я буду вечно.
— Антон Александрович!
Моё тело прошло профилактику, оно сильное и прочное; мозг — переплетение миллиардов крошечных проводков — работает великолепно.
— Антон Александрович! Подождите!
Мои ноги останавливаются.
Мальчику, наверное, лет тринадцать. У него чёрные глаза, похожие на ягоды, чёрные прямые волосы и очень смуглая кожа. На нём апельсиновая футболка и джинсовые шорты.
Он говорит, что читал обо мне. Он говорит, что для него честь познакомиться со мной. Он говорит, что восхищается мной.
Я жду насмешек, но их нет.
Мальчик смотрит на меня своими ягодами, и я вижу каждый тоненький волосок над его пухлой верхней губой.
— Чего тебе? — спрашиваю я, а мои ноги уже несут меня прочь.
— Антон Александрович, — не отстаёт он, — мне о вас рассказал мой отец, он здесь работает…
— Какое тебе дело до меня?
— Я просто хотел с вами поговорить…
— Почему именно со мной? Здесь сотни таких, как я.
— Но вы были первым!
Он прав. Я был первым из многих. В груди моей пульсирует изумрудная горячая лампа — подзабытое чувство гордости. Апельсиновая футболка маячит в поле периферического зрения.
Мальчик говорит, что его зовут Виталик. Он говорит, что, когда вырастет, тоже купит стальное тело. Он тоже будет жить вечно.
Через сто лет после моего второго рождения у меня появился поклонник.
Мы идём мимо футбольного поля, и мальчишки кричат мне: «Эй, ведро с болтами!» — и «Эй, живой труп!» — и «Возвращайся на свалку!». Виталик разбивает одному из них нос (тёмно-красная кровь капает на усталую землю), а другого кормит песком, остальные убегают прочь в страхе.
Ночью мы сидим на крыше небоскрёба, и Виталик плюёт вниз, наблюдая за падением слюны в сияющую миллионами огней бездну.
— Я был уже стар, — говорю я, — моё тело стало дряблым и больным, а разум стал похож на сухое дерево, поедаемое червями. В моём меню было больше лекарств, чем еды. Каждую ночь во сне ко мне приходила Смерть, старая паскудница, и хриплым голосом звала идти за ней… Я отправился в институт к этим умникам и попросил их помочь. Это потом уже институт превратился в храм трансплантологии, а тогда это был обычный НИИ… Сперва они рассмеялись мне в лицо, потом задумались, а когда я назвал им сумму — принялись вкалывать, как трудолюбивые обезьянки. Сначала мне сделали руки, и я забыл, что такое артрит. Потом — сердце, лёгкие, печень, желудок, и я навсегда распрощался с тахикардией, одышкой, циррозом и гастритом. Позже внутренние органы удалили за ненадобностью. Труднее всего было сделать мозг, скопировать память… но и с этим они справились. Мне было очень тяжело. Мне было очень больно. Но оно того стоило.
— Вы победили смерть!
— Смерть не властна надо мной.
— Сколько же вам лет?
— Сто восемьдесят. Я ещё очень молод.
Я пылинка. Пустота постигает меня.
— Это здорово, да? — отстранённо спрашивает он.
— Да, — говорю я — и думаю о паутине на зеркале в моей квартире, «да», говорю я, потому что не хочу снова слышать дребезжащее хихиканье Смерти.
— Да, — шёпотом повторяет мальчик, он подходит ко мне и прижимается к моему холодному телу из нержавеющей стали, титана и пластика.
— Живи долго, живи очень долго, — говорят мои губы, — а в конце не нужно будет терять этот мир. Будет продолжение. Вечное продолжение.
— Мой отец распланировал мою жизнь за меня, — хмурится Виталик, — я не хочу делать то, что он скажет, и ждать столько лет. Я хочу быть как вы.
— Мне недоступно многое…
— Я знаю. Мне это не нужно.
Мальчик приходит ко мне каждый день. Он говорит, что у него нет друзей, кроме меня. В нём очень много гордости и презрения к окружающим, я это вижу. Что ж, иногда эти чувства свойственны юности.
Его отец позвонил мне и запретил общаться со своим сыном, поэтому Виталик приходит ко мне тайно.
— Отец обещает убить меня, если я сделаю это, — говорит он сквозь зубы, — посмотрим, что он скажет, когда я приду к нему в новом теле.
— Электричество — моя кровь, — учу его я, — электричество и сталь вместо слабой плоти. Электричество поёт в небе над городом, оно кусает хвостики моих мыслей в дальнем тёмном уголке мозга. Электричество — это камешек, порождающий лавину. Электричество делает вдох, и триллионы кузнечиков яростно стрекочут в полях; оно делает выдох, и далёкие галактики гаснут, истекая фиалковым страхом.
— У меня есть деньги на операцию, — говорит мальчик, — я два года брал у родителей понемногу.
Много лет назад я попробовал завести щенка, но зашёл в Сеть и забыл о нём, и бедняга умер от голода. Странно, я всё ещё помню об этом.
В один прекрасный день мальчик приходит ко мне изменённым. Я встречаю его на улице, рядом с моим домом. Он идёт по проспекту в своей апельсиновой майке, и волосы его горят чёрным пламенем в лучах солнца, а в его глазах страдание и счастье.
— Вот, учитель, — говорит он и протягивает правую руку. Солнечные блики, отразившись от неё, бьют мне в глаза. Его стальные пальцы сжимают мою ладонь (клацающий звук). До локтя его рука всё ещё из плоти, но предплечье и кисть — крепкий хромированный металл. Там, где плоть сочленяется со сталью, алеют свежие рубцы.