Как язвительно заметил по поводу этого тезиса Миропиев, «если поверить автору, то и все мы должны быть причислены к мусульманам»191.
Пожалуй, нет смысла далее приводить все панегирики Мурзы-Алима исламу и возражения (порой, надо признать, очень серьезные и остроумные192) Миропиева.
Отметим лишь, что последний категорически не приемлет идеи Гаспринского и Мурзы-Алима о необходимости поднимать интеллектуальный уровень мусульман посредством модернизированных традиционных мусульманских же культурных институтов, – даже при условии, что последние будут активно пользоваться и русским языком193.
Столь же отрицательно – хотя и в более мягких выражениях – отзывается Миропиев и о ряде брошюр194 петербургского ахунда Атаулы Баязитова. Они представляют собой критику прогремевшей работы Э. Ренана «Ислам и наука», переведенной на русский (СПб., 1883), и стремление доказать, что в целом ислам не только не препятствовал, а, напротив, всегда активно содействовал и социальному, и нравственно-этическому, и научному прогрессу, что он нес и несет с собой веротерпимость и т. д.
Миропиев признает, что книжка ахунда Баязитова «Ислам и прогресс» отличается «большей систематичностью и полнотой исследуемого вопроса, но вместе с тем и большей тонкостью в изложении, большим хитроумием в умении обойти трудные места и более хитрыми маневрами в деле морочения русской публики». Именно поэтому его беспокоит, что «русский заурядный интеллигент, прочитав эту книгу, невольно пленится высотой учения ислама и обаятельной личностью основателя его, Мухаммеда.
На эту весьма тонко и умело поставленную удочку попался даже такой наш опытный публицист, как г. Амфитеатров»195.
Александр Васильевич Амфитеатров (1862–1938), известный либеральный публицист и писатель196, действительно опубликовал (под псевдонимом Old Gentleman) в газете «Новое время» (1898 г., № 8205) похвальный отзыв о брошюре Баязитова. Особенно поддержал он главный ее тезис – о том, что «ислам в своем первоисточнике не мертвящая сила, что он призывает своих исповедников к прогрессу, что он в принципе веротерпим к иноверцам, терпим к свободному мнению даже в области религиозного мышления, что он благоговеет перед наукой и пр. и пр., но что он только испорчен и затемнен невежественными турецко-татарскими народами, а потому нуждается в очищении всего наносного, ему чуждого, в реформации, в Лютере…»197.
Миропиев глубоко ошибался, изображая либералов типа Амфитеатрова невинными жертвами хитроумных апологетов ислама.
Как мы не раз убедимся в этом и далее, вопрос об истинной природе даже первоначального ислама становился объектом острой политической борьбы, прямо касающейся судеб множества нерусских народов Российской империи, проблем универсализации политических прав, внедрения принципов реальной веротерпимости, признания законности программ мусульманского модернизма. Если его поддерживали русские либералы, то «унификаторы» видели в нем одного из злейших своих врагов.
Еще раз процитирую в данной связи Миропиева.
Говоря о надеждах мусульманских модернистов на появление в мире ислама своего Лютера, он заявляет: «…я заранее убежден, что этот Лютер не только не будет принят мусульманами, но и сам не останется мусульманином…»198. И Миропиев, и ему подобные миссионерские и промиссионерские авторы категорически возражали против любой мысли о возможности хоть мало-мальски позитивной трансформации ислама в соответствии с «духом времени» и, главное, с «истинно-русскими интересами». А значит, дело вовсе не в том, что, например, Миропиев искусно ловит столь маститого мусульманина, как Баязитов, на многочисленных противоречиях, прямых фальсификациях, грубых передержках, резких искажениях восточной и европейской истории.
Фактически, повторяю, спор шел о том, по какому пути – плюралистическому или непримиримо-монистическому – должна идти Россия. И потому-то Миропиева буквально выводят из себя те русские же авторы, которые склонялись к первому варианту, – хотя бы тем, что признавали наличие некоторых «рациональных зерен» в исламе и, следовательно, необходимость предоставления (пусть и незначительной на первых порах) культурно-конфессионально-национальной автономии мусульманским общинам200.
Миропиеву поэтому совсем не по душе многие положения книги видного философа Владимира Соловьева «Магомет», – книги, о которой речь еще пойдет и далее. Ее, кстати, высоко оценил даже такой убежденный противник любого дилетантизма в исламоведении, как В.В. Бартольд: он, в частности, выделил соловьевский тезис о том, что «веротерпимость Мухаммеда вполне совмещается с идеей священной войны»201.
Сам же Миропиев без конца твердил о том, что ислам «пропитан фанатизмом»202.
Ему попытался возразить по этому поводу еще один мусульманский интеллектуал – Искандер-Мирза203. По его словам, «ни один народ, принадлежащий к великой русской семье, не сходится так близко вне религиозных понятий с коренными членами этой семьи, как инородцы-мусульмане…»204. И далее Искандер-Мирза встает на защиту Девлет-Кильдеева, Гаспринского и других «образованных мусульман», которые, как утверждал Миропиев, занимались «грубым обманом», стремясь «выставить ислам «самой чистой религией, чуждой фанатизма». Искандер-Мирза утверждает: «…эти мусульмане не отрицают фанатизма в какой бы то ни было невежественной среде людей, в том числе и между некоторыми русскими магометанами. Очевидно, что г. Миропиев смешивает политическую историю мусульманских народов с религиозным учением ислама, забывая при этом, что история христианских народов в свою очередь представляет немало примеров невежественного фанатизма (излюбленный и эффективный довод всех, пожалуй, «адвокатов ислама», как мусульман, так и немусульман! – М.Б.). Можем уверить автора, что между истинно просвещенными мусульманами не только России, но и всего земного шара (Sic!) он не найдет религиозного фанатизма»205.
Словом, и Искандер-Мирза и другие выступавшие на страницах русской печати мусульманские модернисты206 делали все, что в их силах, для борьбы с – как охотно признает сам Миропиев – выставленными им (и многими его единомышленниками) «двумя главными принципами в деле образования инородцев-мусульман – обрусения их и игнорирования ислама»207.
Оппоненты русификаторов208 выдвигали такой контраргумент (цитируется Искандер-Мирза)209:
«Русификация инородцев, в особенности мусульман, через просвещение, в смысле нравственного единения возможна… только тогда, когда, во-первых, установится взаимное уважение между двумя религиозными формами – между исламом и православием; во-вторых, когда русские мусульмане поймут, что их религиозное учение отнюдь не противится прогрессу и не препятствует умственному развитию во всех областях человеческого знания; в-третьих, когда предлагаемое мусульманам со стороны русских педагогов просвещение будет действительно таковым для них в умственном и нравственном отношении и принесет им помощь210; наконец, в-четвертых, – что самое главное, – когда русские мусульмане убедятся на деле, что в России существует полная веротерпимость и что за русской речью не следует по пятам религиозная пропаганда. При этих условиях необходимо, конечно, чтобы русские педагоги основательнее знакомились с учением ислама и с арабской литературой, чем теперь…»
Поразителен (конечно, прежде всего с позиций сегодняшнего дня!) ответ Миропиева:
«Положительно не знаешь, чему здесь более удивляться. Выходит, что в России до сих пор нет полной веротерпимости-, что мы, русские, должны прежде всего убедить своих мусульман, что их религия не противится прогрессу; что мы должны изучить основательно арабскую литературу, до которой, если хотите, нам в этом случае нет никакого дела»211.
Утверждая, что в России была «полная веротерпимость», Миропиев явно грешил против истины.
4. Необходимое отступление: каково было действительное положение ислама в царской России?
Русские либеральные идеологи212 выступили со следующей (абсолютно подобной соответствующим западным теориям и законодательным нормам) концепцией свободы совести:
а) в государстве допускаются различные вероисповедания; б) в соответствии с общими требованиями закона могут учреждаться религиозные общества с правом публичного в них богослужения; в) граждане вправе исповедовать любую религию, вступать в религиозное общество, с правом публичного в них богослужения; беспрепятственно выходить из него и переходить в другое; г) никто не может быть принуждаем к участию в религиозных обществах, актах, обрядах; д) граждане имеют право на защиту государством их личности, чести и свободы против любых посягательств со стороны религиозных обществ; е) они пользуются всеми гражданскими и политическими правами без каких-либо ограничений в связи с религиозным исповеданием.