Не следует все же драматизировать положение ислама и его приверженцев в царской России1 – в стране, где, как я не раз отмечал, уже один примат конфессиональной принадлежности все-таки значительно минимизировал и теорию и практику расизма2.
Приведу любопытный отрывок из «Автобиографии Абдуррахман-хана» (знаменитого афганского деспота-реформатора, ненавидевшего и Россию и Англию и всю жизнь ловко между ними лавировавшего). Этот труд предназначался для наследника эмира, и потому искренность нижеприводимых слов кажется бесспорной. «Я удивляюсь, – пишет Абдуррахман, – одной стороне в политике России в Азии: именно в русском Туркестане, среди русско-восточных подданных (т. е. мусульман. – М.Б.) России, многие достигают положения полковников и генералов3; взаимные браки и социальное общение между нациями гораздо более часто, чем между англо-индийцами и индусами в Индии, которые всегда очень удалены друг от друга. Если англичанин женится на туземке Индии, то все английское общество смотрит на эту пару предубежденными глазами и с презрением. Результатом является то, что англичане и индусы… остаются до крайности чуждыми друг другу»4.
И недаром еще в 1897 г. (в газете «Times of India») лорд Керзон подчеркивал, что Россия на Востоке «вела молча и без помех свою неустанную работу, продвигаясь вперед путем завоеваний… и ассимилирования покоренных народов»5.
Довольно известный в свое время историк и ярый славянофил (совершенно чуждый, как мы сейчас убедимся, каких-либо пристрастий к расизму) М. Коялович, подчеркивая (но с явным осуждением), что «со времен Петра появилось новое знамя – знамя чисто светского развития русского человека помимо веры…»6, вынужден был поэтому уделить внимание и тесно связанной с процессом фактической (а во многих отношениях – и формальной) секуляризации «русского духа» проблеме смешанных браков.
Надо, призывает Коялович, заботиться о «правильном и успешном развитии этнографической жизненности… русского народа»7. Но именно поэтому приток в русский субстрат представителей различных нерусских народностей (в ходе смешанных браков) «составляет важное наше этнографическое подспорье»8.
С сочувствием цитируя слова историка XVIII в. Ивана Никитича Болтина (его «Примечания на историю древняя и нынешняя России г. Леклерка», т. 1–2,1788–1794, где сделана попытка изобличить французского автора в невежественном и недобросовестном освещении русской истории), что Россия не знала тех страшных насилий и подавлений инородцев, «на каких создавались и старые государства Европы»9, Коялович заявляет: «Действительно, русский народ ассимилирует себе своих инородцев больше всего путем этнографического смешения, т. е. путем самым легким для инородцев, сильно содействующим даровитости русского народа и вообще путем – самым надежным и крепким…»10
Да и вообще Российская империя, уверяет Коялович, – это уникальное благо для всех населяющих ее народов11.
«На всех важнейших наших окраинах самою историей поставлена русскому народу счастливейшая и благородная задача – охранять исконное, туземное население от пришельцев и нередко насильников и восстанавливать… нравственную правду… на Кавказе – охранять многочисленные там племена от незаконного преобладания одного над другим, всех их от злоупотребления властью многочисленных у них князей ханов. Даже в Средней Азии, едва мы сделали там первые завоевания, как сейчас же дали преобладающее значение земледельческим племенам над военными, кочевыми, и поведали азиатскому миру новое для него начало – освобождение многочисленных там рабов…»12
Видя все же в православии главенствующую причину того, что, дескать, «ни одно государство в мире не имело и не имеет таких счастливых и надежных отношений к своим инородцам, как Россия», Коялович подчеркивает, что лишь она, «наша народная православная вера проповедует начала истинного братства, равенства всех перед Богом…»13, принципы «истинного христианского братства к людям и в особенности к меньшим людям»14, т. е. и к тем же «инородцам», если только они откажутся от навязываемых им их нехристианскими вероисповеданиями антитолерантных установок.
И Коялович, и ему подобные барды русского великодержавия имели тут в виду не только иудаизм15, но и прежде всего ислам.
Размахивая жупелом «мусульманского религиозного фанатизма», «антирусского панисламизма» и т. п., царская колониальная администрация проводила в завоеванных ею мусульманских землях политику «разделяй и властвуй!» в среде даже одного и того же мусульманского этноса (например, туркмен, часть которых помогала России завоевывать других туркмен16), но она же избирала гибкий курс в отношении к местным религиозным традициям и институтам17.
Так, в той же Туркмении было введено так называемое «военно-народное управление», которое «оставило нетронутым правовые нормы туркмен во всей их первобытности, прибавив к ним нормы самодержавной России»18.
Более того.
Вскоре же после занятия Ашхабада (1882 г.) был создан «народный окружной суд» в Ахал-Текинском округе (создан, впрочем, командующим войсками «собственною властию»). Суд состоял из аульных судей в количестве четырех членов при участии ашхабадского казия «для указаний правил шариата». Председателем суда являлся сам начальник области. В тот же период были учреждены волостные суды в уезде. По установленным начальником Ахал-Текинского уезда временным правилам для аульных судей аульный суд должен был решать дела «по своему народному адату, но наказания определять не по адату», т. е. приговаривать к денежным штрафам и арестам19.
Не стоит при этом забывать, что русские власти, в общем-то не опасаясь в Туркмении, например, подобия шамилевского восстания на Кавказе20, пошли на нарушение обычаев о калыме в пользу женщин21, отменили рабство в Средней Азии и пытались шаг за шагом трансформировать ее в соответствии с собственными (хотя далеко не всегда однозначно понимаемыми) целями22.
Вновь покажем это на примере туркменских земель.
В их завоевании и управлении немаловажную роль сыграл русский офицер (впоследствии – генерал, снискавший себе известность как воинскими подвигами, так и казнокрадством) – мусульманин Максуд Алиханов23 (более известный затем как Алиханов-Аварский). В своей книге «Присоединение Мерва к России» (1884 г.) он приводит условия24, которые навязали царские войска при вступлении Мерва в «русское подданство». Пункт 2-й содержал обещание, что «мусульманское вероисповедание туркмен остается неприкосновенным». При этом шло широковещательное заявление о том, что вообще «миллионы мусульман», царских подданных, «никогда не были стесняемы в свободном отправлении своей веры…». Пункт 4-й предусматривал назначение в Мерв русского офицера «для общего управления народом» (ханы сохраняли свою власть, за что им назначалось «приличное содержание»).
Интересны пункты 5-й и 8-й, гласившие о сохранении суда «по вере и обычаям народным» (т. е. по шариату и адату – правда, под руководством начальника Мервского округа), и о том, что туркмены получают равные права с остальными русскими подданными. Но, как отмечает М.Н. Тихомиров25, «эти привилегии мервских туркменских туркмен обставлены такими условиями, которые делали их иллюзорными». Так, должность ханов из выборной превратилась в назначаемую с оговоркой: «…никто не будет назначен вновь ханом, иначе, как по представлению начальника области». В руки начальника Мервского округа, таким образом, фактически передавалась вся власть над Мервом26. Даже обещание судить «по вере и обычаям народным» фактически подверглось ущемлению: ряд судебных дел подлежал ведению царских судов. Но Тихомиров упускает здесь из виду, что во многих отношениях этот шаг имел и сугубо позитивное значение, ибо нес с собой юридические установления куда более гуманные, нежели множество шариатских и адатских27 (хотя сам же признает, что «запрещение аламанства (угон скота и прочие откровенно разбойничьи деяния) и работорговли на практике… было, пожалуй, самой светлой стороной деятельности царской администрации в Туркмении»28.
Важно далее отметить, что если некоторые туркменские муллы попытались «поднять джихад» против русских, то другие заявили о своей лояльности им. Таким образом, «была подорвана идея “священной войны”, не имевшая глубоких корней среди населения Мерва»29. А ведь практики и теоретики русского колониализма не раз особо подчеркивали, что «всякая ломка и перемена порядков и обычаев с введением русских установлений… совершенно излишни в смысле достижения хороших результатов, потому что этот первобытный народ (т. е. туркмены! – М.Б.) больше всего ценит в победителе30 справедливость, и дозволение им сохранять свои вековые обычаи»31.