быть, не жить!
Эту новость принесли Болеславу, который встревожился и почувствовал боль. Послал к заключённым Дзержикрая с добрым словом, но они слушать его не хотели.
– Княжеского благоволения мы больше не требуем, – сказал Жегота, – за службу благодарим его. Здесь уже для нас нет гнезда, нужно стелить его где-нибудь в ином месте. Милый ксендз-епископ, пусть с ним живёт!
Ксендз Павел же половинчатой местью над Топорчиками удовлетворён не был. Поехал в замок, не благодарить, а угрожать и издеваться. Всё время, что там был, он постоянно рычал, метался, и Болеслав должен был его слушать в покорном молчании. Ни штрафы, ни привилегии не насыщали его, презрительно плевал на то, что ему дали, – и за глаза метал громкие угрозы.
Дом епископа оказался полон людьми, которые хотели его приветствовать, друзья спешили с информацией, с жалобами, с обвинениями. Приятели каноники пели песни триумфа.
У двери оказался и Вит с порубленным лицом.
Первый вечер, словно, чтобы показать, что образ жизни менять не думает, провёл епископ у Беты.
Встреча с ней была иной, чем ожидали. Будто бы сердечная, но холодная. Ксендз Павел считал Бету главной причиной преследования – в уме уже думал избавиться от неё.
Бета встретила его с великой страстью, а он отпихнул её холодом, она отступила возмущённая, гордая.
Часть вечера прошла на взаимных упрёках. Горящее местью сердце Павла не имело места для иных чувств. Эта женщина становилась для него бременем.
Её лицо, красивое ещё, также в этой бурной жизни утратило первую свою девичью свежесть. Страсть запятнала её своими когтями. Запавшие глаза горели, улыбался ещё на губах остаток молодости, но лоб разрыхлили морщины. Похудела, высохла, красивой была, но страшной и грозной, как какая-нибудь отчаявшаяся Медея; как мифологическое существо, дышащее огнём и пламенем, способное принести в объятиях смерть.
Когда епископ возвращался уже поздно к себе, заступила ему дорогу Верханцева. Она поджидала его; старая и сердечная служанка появилась с соболезнованием, со стоном.
С лица, с каким он вышел от Беты, она предчувствовала, что там что-то случилось или случится, – и радовалась этому.
На вопрос о ней Павел сказал, не таясь:
– Мне уже достаточно этой монашки. Рано или поздно нужно от неё избавиться. Не теперь, чтобы не думали люди, что я боюсь их языков. Никого не боюсь, но меня мучает эта злюка. Что мне с нею делать?
– А! А! – начала Зоня, приближаясь и рекомендуясь ему. – Я давно говорила, что пора от неё отделаться. Злая, ревнивая, гордая! Вы имели её уже достаточно!
– Что с ней делать? – повторил епископ.
Зоня покачала головой.
– Не моё это дело – советовать, не моё, – шептала она. – Отосласть бы в монастырь, но примут ли там?
– Выдать её за кого-нибудь? – сказал Павел.
– Она! Но! Не пойдёт и за пана! – воскликнула Верханцева. – Нет… нет…
Прерывистый разговор окончился на том, что Павел повторил:
– Не хочу, чтобы она была здесь! Злая и постаревшая!
Не утешение от неё, а огорчение и мучение. Достаточно меня измучила!
Несколько дней епископ не ходил домой и Бету пускать к себе не велел. Он также был занят днём и ночью, потому что к нему снова шли люди.
Во все стороны он явно и тайно отправлял послов, делались какие-то большие приготовления. Совещания часто кончались ближе к утру, начинались на рассвете. Легко было предвидеть, что мстительный человек готовился к какому-нибудь грозному возмездию.
Бета ходила разгорячённая, отчаявшаяся, заплаканная, когда одного вечера на этих дням вошла Зоня.
– Ну что, голубка моя! – шепнула она тихо. – Вернулся наш пан, но что с ним делается? Как-то изменился! Не узнать человека. Стал другим. Говорить уже с ним нельзя. Когда рассердится, как теперь, никакой ему женщины, на глаза не показывайся!
Напрасно, по-разному подходя, Вырханцева пробовала вытянуть из неё ответ; та смотрела на неё, не понимая, вся в себе.
– Разве я этого не предсказывала, – продолжала вдова. – Он к вам уже сердце потерял. Это давно намечалось.
Упаси Боже, чтобы не в добрый час вас в монастыре не приказал замуровать. Епископ! Монашки должны его слушаться! Я столько света видела! Этот человек не имеет сердца!
Бета расплакалась, отталкивая зловредную пророчицу, пока наконец, сломленная, не попросила у неё совета:
– Зачем долго ждать плохого! – ответила Зоня. – В свет иди, беги, пока есть время! Найдётся не один, кто тебя возьмёт! Потом сможешь ему отомстить и не дать ему покоя! Пусть искупает!
С лица Верханцевой брызгало такое желание мести, такая нелживая злость, что проняла Бету.
– У меня никого нет! Куда я направлюсь? – воскликнула она.
Казалось, Зоня ждала только этого, приблизилась, показывая большую нежность и заботу, тихо начинались совещания.
Верханцева, по-видимому, имела давно составленный план.
Бета была сиротой, она нашла ей единокровного брата, настоящего или нет – только она знала о том, но в милостях в замке и у одного из полководцев Болеслава. Об этом мнимом брате она вспоминала уже не раз, его также приготавливая, чтобы сестру, если бы нуждалась в опеке, взял к себе. Объясняла ему и уговаривала разными способами, что был обязан спасти несчастную.
Этого человека, выбранного Зоней, звали Кжижан, не молодой был, не старый, привыкший целый день сидеть в доспехах и смотреть за слугами, женщин знал мало, только в более весёлые минуты жизни они перед его глазами проскальзывали.
Зоня ему очень нахвалила эту единокровную сестру и старалась пробудить в нём жалость, прежде чем показала её.
Уже седеющий, но крепкий ещё Кжижан, хоть принимал её за сестру, потому что его в этом убедила вдова, предпочёл бы считать её совсем чужой, или дальней родственницей. Он не был против того, чтобы взять её в замок. Он увидел её издалека и она ему очень понравилась.
Бета сначала не хотела его знать.
Брат или нет, он показался ей грубым и слишком простым человеком. Первые попытки подружиться были неудачными.
Кжижан чересчур близко приближался к ней, она хотела держаться от него вдалеке. Однако же был это единственный человек на свете, который её признал, который какими-то узами был с нею связан и связывал Бету со светом.
Верханцева на стороне старалась объяснить холодность Беты, ручаясь, что она будет любить его, как брата; и добавляла с хитрой усмешкой: может, больше, чем брат. Кжижан влюбился. Эту отвратительную для Беты связь сносила она по принуждению, солдат привязывался всё горячей.
Болеславовский солдат также был рад вырвать её у епископа, потому что все жители Вавеля его ненавидели.
Теперь, когда срочно нужно было искать убежище, Верханцева сватала Кжижана – девушка упиралась.