давала. Вояка, очень суровый со слугами, с женщиной был послушным, крутил усы, опускал голову и шёл прочь, когда его прогоняла. Крика не выносил… Уже чувствовал, что беду себе купил, но сходил с ума по этой безумной.
Увидев перед собой Верханцеву, которая несла воспоминание о епископском доме, Бета вскочила с кровати. Глаза её горели сатанинской злобой.
– Что вы наварили? – начала вдова, наклоняясь к ней. – Епископ вернулся домой из костёла, только и знает, что бить, убивать и резать…
На лице Беты блестела радость.
– Это только начало! – сказала она, задыхаясь и сдавливая себе грудь. – Вот, это ещё ничего. Всякий раз, как он придёт в костёл, найдёт меня, между Богом и собой… в другом мире найдём друг друга также, на дне ада. Он погубил меня, я погубить его должна. В Писании указано: Око за око, зуб за зуб! А я скажу: ад за ад! Дьяволы возьмут меня – а я его!
Зоня набожно крестилась, постоянно слыша имя злого духа, чтобы прогнать его от себя. Её набожность так хорошо ладила с желанием мести, что она ставила свечи перед святыми, чтобы ей помогали…
– Тихо, тихо же! – сказала она. – Не вызывайте так дьявола! Достаточно! Вы, верно, имеете право не прощать ему! Он вас сделал несчастной. Да, он и меня вдовой сделал.
Спросите людей, сколько побил, скольких девушек соблазнил, что пошли в воду и на рынок. О! Имеет он на душе, имеет!
Она не докончила, положив себе пальцы на уста. Бета спросила его, каким вернулся епископ. Верханцева подтвердила, что от гнева чуть не обезумел.
– Только! – добавила Зоня серьёзно. – Следи не попадись его людям, потому что нашлёт их на тебя. Пусть Кжижан хорошо следит. Он поклялся, что прикажет схватить тебя и бросить в воду. Что для него трудного?
Точно на зов, Кжижан, услышав голос, отворил дверь и вошёл. Вдова повернулась к нему.
– Смотри, хорошо её стереги. Епископ поклялся, что прикажет её схватить.
Старый солдат усмехнулся.
– Она тут в безопасности, – ответил он, – никто к ней не прикоснётся, только вы ей скажите, чтобы всё-таки меня, как собаку, за дверью не держала, а то мне и носа показать запрещает. Взял я её на мою душу и голову…
Он вздохнул, Бета строго на него поглядела.
– Мало тебе, что я считаюсь твоей сестрой? – воскликнула она гордо.
Кжижан покрутил усы, что-то бормоча, но несмело и слабо.
Вмешалась Верханцева, пытаясь заключить мир, к которому Кжижан показал себя более послушным, чем Бета.
Они обдумали меры предосторожности, но о тех монашка слышать не хотела. Она села на своё низкое ложе, оперлась на руки, покрытая чёрными, как плащ, спадающими на плечи волосами, и онемела. Глаза уставила в пол, мысли её пошли куда-то далеко, может, аж до той монастырской калитки, порог которой переступила будучи ребёнком, за которой были спокойствие и тишина, каких уже сейчас вернуть не могла!
IX
Прошло несколько лет, на первый взгляд не очень изменив людей и дела, какими они занимались.
Ничего насильственного не нарушило повседневного режима жизни. Тянулось, волочилось всё внешне одинаково, но в глубине готовилась буря. Так порой небо бывает ясным, воздух тихим, солнце неомрачённым, едва какая-то пелена стелется вдалеке на небе, а зверь и человек чувствуют, что должна прийти буря, что скрытые вихри ждут знака.
Так было в тогдашнем государстве Болеслава Стыдливого.
Он крепко сидел в своей столице. Лешек правил в Сердазком, оба правили и судили, забавляясь молитвой и охотой.
Болеслав с каждым годом становился всё более набожным, прекрасная Кинга, та белая лилия, всё больше им распоряжалась. Успокаивала эту душу, которая сначала хотела вырваться из святых уз. Болеслав уже смирился со своей судьбой, а жену почитал и любил, как благословенную, уважал её, как пример, на который хотел равняться. Если иногда в нём ещё закипала кровь, власяница и дисциплина, пост и молитва возвращали спокойствие.
Единственным развлечением были у него собаки и охота, почти единственным поверенным и приятелем был Лешек, который также жил без жены и не тосковал по ней. Грифина жила в монастыре, хотя ни в монашеское платье облачаться, ни накидку надевать на лицо не хотела. Это всё ещё была женщина, которая бунтовала против судьбы, что ей досталась, ждала, чтобы счастливый случай вознаградил её за потерянные годы.
Набожная Кинга напрасно пробовала сделать её своей подругой, а Богу служанкой. Лешекова жена ни о каких обетах слышать не хотела, монашеской жизни не любила, сетовала на одиночество. Княгина Болеславова плакала над ней.
Наивный ребёнок, Грифина нуждалась в супружеской жизни, воспитании детей, которых желала.
– Если бы все женщины, – говорила она Кинге, – хотели жить, как вы с мужем, вскоре бы мира и людей не стало.
Было бы некому прославлять Господа Бога! Уважаю эту вашу святость, но меня, грешную, не создали для этого, я тут не высижу.
Она предлагала вернуться к отцу, князь велел ей остаться там, где была. Только послал к Болеславу, чтобы помирил супругов.
Кнзяь несколько раз вызывал Лешека, заезжал к нему, уговаривал, чтобы жену взял обратно. Чёрный медлил и сопротивлялся.
– Мне так же, как вам, без жены лучше жить! – говорил он.
– А я бы это своё сиротство не выдержал, – отвечал Болеслав, – если бы не эта моя святая Кинга. Она этого пожелала! У неё было вдохновение от Бога. Она исполняла Его волю. Грифина думает иначе, ты её муж. Что станет с Краковом, если у вас не будет потомства?
Лешек только бормотал.
– Род Пястов был достаточно многочислен, а в княжестве всегда легко с наследником.
Болеславу было трудно с ним справиться, потому что ссылался на его пример.
– Не хочу быть другим, нежели вы! Останусь один!
Таким образом, этот разлад супругов продолжался.
Со времени серадской неволи князья, хотя сохраняли видимый мир с епископом Павлом, должны были внимательно следить за ним, потому что становилось всё более очевидным, что он плёл против них заговор.
Он постоянно ездил в Силезию, в Мазовию или исчезал на какое-то время так, что никто не мог сказать, где находился.
Но поймать его на чём-то явном было трудно, а предупреждённые Болеслав и Лешек могли ожидать самого худшего.
У Пудика по причине Топорчиков неприятелей увеличивалось.
Те, отсидев наказание, распродали свои земли и выехали прочь в Мазурию. Не могли простить князю, что возложил на них всю вину.
Павел бывал всё реже, наконец совсем перестал там показываться. В Кракове не жил долго, окружался вооружёнными людьми, сам всегда выезжал