должности, которые изначально получали чужеземцы.
Теперь добивались их местные жители.
Там, где, как у родителей Дзержикрая, было много детей, а собственность была поделена между ними, должна была урезаться, – заранее одевали мальчика в духовное облачение, давали ему костёльный хлеб.
Тот молодой Дзержикрай, которого посылали на учёбу в Болонию и Париж, вернулся чужеземцем, смелым, уверенным в себе и дома превосходил духовенство знанием прав и обычаев общей католической церкви.
Отношения, заключённые с Римом, сохранённые по возвращении на родину, делали его сильным, независимым, нужным многим.
Князь Болеслав держал его при себе, и хотя его ещё не назначили канцлером, обещали ему печать в будущем. Был это человек ловкий, умеющий обращаться с людьми, чужеземным образованием и опытом чувствующий себя выше, чем то духовенство, которое дальше домашней границы не выглядывало.
Фигура была красивой, одежда аккуратной, взгляд быстрым, человек ловкий, который умел приспособиться к людям и минутам; словом, был создан для переговоров в запутанном деле.
Каноник Вальтер, немец, долго жил в Польше и уже был знаком с её языком, но говорил на ломаном польском в необходимости, потому что несколько десятков лет назад выданные Гнезненским архиепископом предписания требовали от духовных лиц знание родного языка. Невзрачный, хитрый, покорный, послушный слуга епископа, рядом с Дзержикраем он казался маленьким и жалким, но в смекалке ему не уступал, а коварством его превосходил. Его покупали подаянием, до которого был жаден, для переговоров с ксендзем Павлом; он обещал старатья смягчить его и хотел выхлопотать приемлемые условия.
Как в Дзежикрае из-под духовного облачения выходил землевладелец, который не стёр в себе независимого характера, какой ему давали род и богатство, так в ксендзе Вальтере легко было узнать немецкого мещанского ребёнка, одетого в сутану для заработка, жадного до прибыли, готового к покорности, щепетильного, и как все, что чувствуют себя маленькими, злого и завистливого в душе.
Когда о них объявили епископу, ему не нужно было угадывать, с чем прибыли, он усмехнулся, прояснил лицо, хотел сразу показать, что заключение его не прибило, что не был ни унижен, ни испуган.
Входящих в угловую сводчатую комнатку, в которой сидел, он принял почти весело.
Дзержикрая, раньше отвратительному ему, он не приветствовал вежливей, чем обычно, но к Вальтеру обратился:
– А, старик! Всё-таки ты выхлопотал позволение меня навестить! Смотри, что паны с епископами делают. Месяц уже сижу в этих стенах на посту, не слыша охотничьей трубы и колокольного звона.
– Скоро окончится эта неволя, – взял голос Дзержикрай, опережая Вальтера. – Что случилось, вышло без ведома и воли князя, который об этом жалеет.
– Хо! Хо! Без ведома! – подхватил епископ. – Говорите это, кому хотите… а не мне. Разве Лешек держал бы меня без приказа дяди?
Дзержикрай немного помолчал, а Вальтер, потирая руки, не зная, что говорить, заикнулся:
– Что стало! Как стало! – сказал он. – Не о чем говорить. Лучше, чтобы это окончилось, и как можно скорее. Нужно примирения и согласия.
– Несомненно! – рассмеялся епископ. – Вы хотели бы, чтобы я, забывчивый, ущерб, какой был мне нанесён, шишки, которые мне набили эти разбойники, когда везли связанного, как скот, предал забвению обиду костёла и достоинства, вышел отсюда, поклонился и вернулся домой молча.
Вы ошибаетесь, ради Бога, вы не знаете меня, – крикнул он, возвышая голос и вскакивая с сидения, – не знаете меня.
Я землевладелец, местный родитель, ксендз, епископ, слуга Божий, ни одному княжескому… не прощу глумления. Нет! Я должен им отомстить.
– На ком же её искать хотите? – отпарировал спокойно Дзержикрай.
– На всех виновных! – воскликнул епископ. – На Топорчиках, на Болеславе, на Лешеке. Не прощу никому…
Вальтер покорно приблизился к нему с подобострастием и начал целовать его руку и одежду.
– Дорогой отец! Дорогой отец! Без гнева… смилуйтесь…
– Как, без гнева? – прервал Павел. – Это гнев святой.
Заступаюсь не за себя, но за всех слуг Божьих.
Так пылко начатый разговор ни к чему привести не мог.
Дзержикрай отступил немного, не теряя серьёзности и спокойствия, повернулся к окну, поглядел в него, как бы разговор вести не хотел, дожидаясь, пока епископ остынет.
Этой минутой воспользовался Вальтер и тайно потихоньку что-то начал шептать Павлу, который внимательно слушал, но на Дзержикрая смотрел, не спуская с него глаз.
Этот шёпот продолжался коротко – а епископ не дал узнать по себе, чтобы на него он произвёл малейшее вечатление.
Вальтер, чтобы не попасть под подозрение, что хотел с епископом по-своему договориться, быстро отступил на пару шагов. Молчание продолжалось приличный отрезок времени.
Дзержикрай равнодушно поглядывал то на комнату, то за окно, наконец, когда эта тяжёлая для всех тишина не прекращалась, а Павел остыл немного, приблизился к нему и мягко произнёс:
– Мы принесли вашей милости слова мира и согласия.
Не отталкивайте их. Вам следует угодить, никто не отрицает.
Давайте поговорим о нём. Князь Болеслав, хотя виноватым себя не чувствует, потому что его расположение было неверно истолковано, неправильно поняли слова, князь, несмотря на это, готов понести наказание.
– Наказание? Какое я ему назначу? – спросил Павел гордо.
– Нет, но на какое вы согласитесь, когда будет договорённость, – сказал Дзержикрай.
– Например? – сказал Павел, гневаясь. – Он должен меня публично простить!
Дзержикрай покачал головой.
– Этого быть не может! – ответил он. – Он не провинился, а достоинство его это не позволяет.
– Как это? Разве в сто раз более сильные цезари, чем он, не склоняли головы перед епископами? А такой маленький князик не мог бы встать передо мной на колени, своим пастырем?
Дзержикрай снова повернулся к окну, промолчал. Вальтер опустил голову, не желая вмешиваться в разговор.
Епископ продолжал дальше:
– Во-вторых, буду требовать примерного наказания двух разбойников, наказания тяжёлым заключением, ликвидацией имущества, отдалением их от двора. Не могу с ними встречаться больше, не должны их видеть глаза мои. Никогда! Я имею право требовать смерти насильникам; пусть благодарят Бога, когда им жизнь дарую.
Не было ответа. Епископ говорил дальше, всё более возвышая голос:
– Разграбили моё имущество, расхватали драгоценности и одежды, потерь на несколько сот гривен серебра или больше… костёлу следует за покаяние…
– Поэтому, когда покаяние уже окупится, – сказал Дзержикрай, – другого требовать не годится. Закон не знает больше одной кары за вину. Два раза не казнят никого.
– Я знаю, что вы знакомы с правом и не напрасно несколько лет провели в Болонье, – прервал епископ, – но у меня моё право записано тут, на груди, не знаю иного, кроме этого. Обиженный, ущемлённый, я не выйду отсюда иначе, как отомщённым.
Вальтер, которого крик епископа лишил смелости, начал бормотать:
– Что касается Топорчиков, главных исполнителей, их должны